Том 5. Рассказы 1860 ? 1880 гг.
Шрифт:
Вдруг маленькая седая труженица приподняла голову. За большими стеклами очков замигали красные воспаленные веки. У низких запертых дверей послышался шорох. Умолк и снова раздался.
— Всякое дыхание да хвалит бога, — произнесла женщина.
Никто не отвечал. Она поднесла руку ко лбу, словно собираясь перекреститься, но шорох становился все явственней, а затем раздался приглушенный стон или плач.
Старуха встала и, приложив ухо к двери, громко спросила:
— Кто там?
Чуть слышный голосок ответил:
— Юлианка.
Если
— Покоя нет от детей! Днем какой-то сорванец камнем запустил в окно, а теперь кто-то среди ночи является…
Отперев дверь, она еще громче заворчала:
— Что ты по ночам бродишь…
Но тут же осеклась и, опустив лампу, осветила девочку.
Юлианка неподвижно стояла в дверях. Ее голые до колен ноги, видневшиеся из-под короткой рубашонки, дрожали и подгибались, крупные капли дождя густо осыпали волосы и лицо.
Старушка, не говоря ни слова, заперла дверь и взяла девочку за руку.
— Почему ты пришла так поздно, ночью? — спросила она.
Помолчав немного, Юлианка тихо сказала:
— Выгнали.
— Вот как! — протянула женщина и снова уселась на сундук, продолжая смотреть на Юлианку.
— Выгнали! — повторила она. — Кто ж тебя выгнал?
— Пан!
— Пан? Так это Якуб, мерзкий пьянчужка, который буянит по ночам! Он бил жену? Да?
— Бил, — подтвердила Юлианка и расплакалась.
— Вот те и на! Опять бил! Не миновать ему тюрьмы, головой ручаюсь! А тебя вот так, не говоря ни слова, взял за шиворот, да и выбросил за дверь ночью, в дождь и холод! А почему ты вздумала ко мне прийти? Не потому ли, что я тебе намедни кусок хлеба дала? Ну, а теперь хочешь молока?
— Хочу! — ответила Юлианка уже гораздо громче.
Старуха нагнулась и достала из-под стола горшочек, прикрытый бумагой.
— Выпей половину, — сказала она, — остальное оставь мне на утро, тогда и тебе, пожалуй, немножко дам, — добавила она.
Девочка с жадностью набросилась на молоко, но когда она допила до половины, старуха отняла горшочек и спрятала снова под стол.
— Что ж ты дрожишь как в лихорадке? Холодно? И, кроме рубашки, у тебя ничего нет?
— Нет.
— Ну, я тоже ничего не могу тебе дать, у меня у самой последние лохмотья с плеч сваливаются. Вот там только еще тряпка какая-то осталась.
Она стащила с кровати большую рваную шаль — настоящую тряпку — и закутала, можно сказать запеленала в нее девочку. Потом отвела ее в угол за печку.
— Посиди здесь или ложись и спи! Только вот шаль ты у меня отняла, и мне нечем будет ночью укрыться. Халатом, что ли… Да ты спи спокойно… Якуб сюда не придет.
Юлианка, несмотря на усталость, не могла заснуть; она смотрела из-за печки на свою новую покровительницу, которая, усевшись снова на сундуке, вязала сетку, приговаривая:
— Еще кусочек
Она вздохнула и взглянула в угол, где сидела девочка.
— Бедняжка! А ведь хулиган Якуб еще когда-нибудь и преступление какое-нибудь совершит. И сын его тоже, головой ручаюсь. Яблоко от яблони… Подумайте, камни в окно бросает! Хорош! Будь это лет тридцать тому назад, я приказала бы… слугам поймать негодяя и наказать как следует… Мои слуги! ох! ох! Были когда-то и у меня слуги! Но их уж давно нет! Кто бы мог подумать!
Тут складки на ее лбу поползли вверх, словно выражая крайнее изумление, а пряди седых волос упали на лоб.
Вдруг где-то далеко, в центре города, раздался бой часов на костеле. Старушка, подняв вверх тонкий бескровный палец, считала:
— Раз! два! три! четыре!
И когда она произнесла «одиннадцать!» — часы перестали бить. Женщина стала складывать работу.
— Раньше я, бывало, засиживалась до часу и до двух в гостиной… с гостями… Гостиная… Ох! ох! Была когда-то у меня гостиная… Да давно… уже нету… Зато есть вот эта конура… Кто бы мог подумать!
— Будь глаза у меня прежние, я вышила бы ковер, вроде того, что когда-то у меня возле дивана лежал! И получила бы за него кучу денег, но глаза, ох! ох! есть глаза еще у меня, есть, да служить больше не хотят… а уж когда вовсе откажутся…
На этот раз не только морщины быстро забегали на старческом лбу, но и голова затряслась, словно предсказывая, что случится нечто страшное, очень страшное, когда «глаза откажутся служить».
Гася лампу, старуха прошептала: «Кто отдастся на милость божию», а потом, ворочаясь в темноте на голой соломе, проговорила:
— Кто бы мог подумать! Кто бы только мог подумать!
В углу за печкой беспокойно и тревожно спавшая девочка пробормотала сквозь сон:
— Выгнали!
Утром, едва открыв глаза, Юлианка вдруг звонко рассмеялась. Отчего? Кто знает? Быть может, от того же, отчего птицы поют на заре, отчего рой золотистых насекомых весело жужжит, купаясь в лучах восходящего солнца…
Первый утренний луч прокрался в комнату и скользнул по седым волосам старушки, которая, сложив маленькие сухие руки, смотрела, подняв голову, в окно и вполголоса молилась: «Отче наш, иже еси на небесех!»
Услышав смех ребенка, она произнесла «аминь» и обернулась.
— Проснулась уже? — спросила она. — Ну как? Хорошо спала? Тепло было?
Юлианке, запеленутой, точно в свивальник, в старую толстую шаль, было хорошо и тепло. Похожая на маленькую мумию, с сияющими глазами и улыбающаяся, она посидела еще немного в своем углу, потом вскочила и, волоча по полу шаль, которая, развязавшись, держалась только на плечах, подбежала к старушке, протягивавшей ей горшочек с молоком.