Том 5. Стихотворения 1923

Маяковский Владимир Владимирович

[ 1923]

Издевательство летчика ^*

Тесно у вас, грязно у вас. У вас душно. Чего ж в этом грязном, в тесном увяз? В новый мир! Завоюй воздушный. По норме аршинной ютитесь норами. У мертвых — и то помещение блёстче. А воздуху кто установит нормы? Бери хоть стоаршинную площадь. Мажешься, салишься в земле пропылённой, с глоткой будто пылью пропилен. А здесь, хоть все облетаешь лона, чист. Лишь в солнце лучи окропили. Вы рубите горы и скат многолесый, мостом нависаете в мелочь-ручьи. А воздух, воздух — сплошные рельсы. Луны и солнца — рельсы-лучи. Горд человек, человечество пыжится: — Я, дескать, самая главная ижица. Вокруг меня вселенная движется. — А в небе одних этих самых Марсов такая сплошная огромная масса, что все миллиарды людья человечьего в сравнении с ней и насчитывать нечего. Чего в ползках, в шажочках увяз, чуть движешь пятипудовики тушины? Будь аэрокрылым — и станет у вас мир, которому короток глаз, все стены которого в ветрах развоздушены.

[ 1923]

Итог ^*

Только

что в окошечный в кусочек прокопчённый вглядывались, ждя рассветный час. Жили черные, к земле прижавшись черной, по фабричным по задворкам волочась. Только что корявой сошкой землю рыли, только что проселками плелись возком, только что… куда на крыльях! — еле двигались шажочком да ползком. Только что Керзоновы угрозы пролетали. Только что приказ крылатый дан: — Пролетарий, на аэроплан! — А уже гроши за грошами слились в мощь боевых машин. Завинти винты и, кроша ими тучи, в небе крылом маши. И уже в ответ на афиши лётный день громоздится ко дню. Задирается выше и выше голова небесам в стрекотню. Чаще глаз на солнце щерите, приложив козырек руки. — Это пролетарий в небе чертит первые корявые круги. Первый неуклюжий шаг пускай коряв — не удержите поднявших якоря. Черные! Смотрите, своры, сворищи и сворки. Ежедневно — руки тверже, мозг светлей. Вот уже летим восьмеркою к восьмерке и нанизываем петлю к петле. Мы привыкли слово утверждать на деле, пусть десяток птиц кружился нынче. На недели взгромоздя труда недели, миллионокрылые в грядущих битвах вымчим. Если вздумают паны и бары наступлением сменить мазурки и кадрили, им любым на ихний вызов ярый мы ответим тыщей эскадрилий. И когда придет итогов год, в памяти недели этой отрывая клад, скажут: итого — пролетарий стал крылат.

[ 1923]

Авиачастушки ^*

И ласточка и курица на полеты хмурятся. Как людьё поразлетится, не догнать его и птице. Был летун один Илья — да и то в ненастье ж. Всякий день летаю я. Небо — двери настежь! Крылья сделаны гусю. Гусь — взлетит до крыши. Я не гусь, а мчусь вовсю всякой крыши выше. Паровоз, что тачьца: еле в рельсах тащится. Мне ж любые дали — чушь: в две минуты долечу ж! Летчик! Эй! Вовсю гляди ты! За тобой следят бандиты. — Ну их к черту лешему, не догнать нас пешему! Саранча посевы жрет, полсела набила в рот. Серой эту саранчу с самолета окачу. Над лесами жар и зной, жрет пожар их желтизной А пилот над этим адом льет водищу водопадом. Нынче видели комету, а хвоста у ней и нету. Самолет задела малость, вся хвостина оборвалась. Прождала я цело лето желдорожного билета: кто же грош на Фоккер ^* внес — утирает птицам нос. Плачут горько клоп да вошь, — человека не найдешь. На воздушном на пути их и тифу не найти.

[ 1923]

Авиадни ^*

Эти дни пропеллеры пели. Раструбите и в прозу и в песенный лад! В эти дни не на словах, на деле — пролетарий стал крылат. Только что прогудело приказом по рядам рабочих рот: — Пролетарий, довольно пялиться наземь! Пролетарий — на самолет! — А уже у глаз чуть не рвутся швы. Глазеют, забыв про сны и дрёмы, — это «Московский большевик» взлетает над аэродромом. Больше, шире лётонедели. Воспевай их, песенный лад. В эти дни не на словах — на деле пролетарий стал крылат.

[ 1923]

Нордерней ^*

Дыра дырой, ни хорошая, ни дрянная — немецкий курорт, живу в Нордернее. Небо то луч, то чайку роняет. Море блестящей, чем ручка дверная. Полон рот красот природ: то волны приливом полберега выроют, то краб, то дельфинье выплеснет тельце, то примусом волны фосфоресцируют, то в море закат киселем раскиселится. Тоска!.. Хоть бы, что ли, громовий раскат. Я жду не дождусь и не в силах дождаться, но верую в ярую, верую в скорую. И чудится: из-за островочка кронштадтцы уже выплывают и целят «Авророю». Но море в терпеньи, и буре не вывести. Волну и не гладят ветровы пальчики. По пляжу впластались в песок и в ленивости купальщицы млеют, млеют купальщики. И видится: буря вздымается с дюны. «Купальщики, жиром набитые бочки, спасайтесь! Покроет, измелет и сдунет. Песчинки — пули, песок — пулеметчики». Но пляж буржуйкам ласкает подошвы. Но ветер, песок в ладу с грудастыми. С улыбкой: — как всё в Германии дешево! — валютчики греют катары и астмы. Но это ж, наверно, красные роты. Шаганья знакомая разноголосица. Сейчас на табльдотчиков ^* , сейчас на табльдоты накинутся, врежутся, ринутся, бросятся. Но обер ^* на барыню косится рабьи: фашистский на барыньке знак муссолинится ^* . Сося и вгрызаясь в щупальцы крабьи, глядят, как в море закатище вклинится. Чье сердце октябрьскими бурями вымыто, тому ни закат, ни моря рёволицые, тому ничего, ни красот, ни климатов, не надо — кроме тебя, Революция! Нордерней ^* , 4 августа

[ 1923]

Москва — Кенигсберг ^*

Проезжие — прохожих реже. Еще храпит Москва деляг. Тверскую ^* жрет, Тверскую режет сорокасильный «Каделяк» ^* . Обмахнуло радиатор горизонта веером. — Eins! zwei! drei! [1] — Мотора гром. В небо дверью — аэродром. Брик ^* . Механик. Ньюбольд ^* . Пилот. Вещи. Всем по пять кило. Влезли пятеро. Земля попятилась. Разбежались дорожки — ящеры. Ходынка ^* накрылась скатертцей. Красноармейцы, Ходынкой стоящие, стоя ж —

назад катятся. Небо — не ты ль?.. Звезды — не вы ль это?! Мимо звезды (нельзя без виз)! Навылет небу, всему навылет, пали — земной отлетающий низ! Развернулось солнечное это. И пошли часы необычайниться. Города, светящиеся в облачных просветах. Птица догоняет, не догнала — тянется… Ямы воздуха. С размаха ухаем. Рядом молния. Сощурился Ньюбольд Гром мотора. В ухе и над ухом. Но не раздраженье. Не боль. Сердце, чаще! Мотору вторь. Слились сладчайше я и мотор: «Крылья Икар в скалы низверг ^* , чтоб воздух-река тек в Кенигсберг ^* . От чертежных дел седел Леонардо ^* , чтоб я летел, куда мне надо. Калечился Уточкин ^* , чтоб близко-близко, от солнца на чуточку, парить над Двинском ^* . Рекорд в рекорд вбивал Горро ^* , чтобы я вот — этой тучей-горой. Коптел над «Гномом ^* » Юнкерс ^* и Дукс ^* , чтоб спорил с громом моторов стук». Что же — для того конец крылам Икариным, человечество затем трудом заводов никло, — чтобы этакий Владимир Маяковский, барином, Кенигсбергами распархивался на каникулы?! Чтобы этакой бесхвостой и бескрылой курице меж подушками усесться куце?! Чтоб кидать, и не выглядывая из гондолы, кожуру колбасную — на города и долы?!. Нет! Вылазьте из гондолы, плечи! 100 зрачков глазейте в каждый глаз! Завтрашнее, послезавтрашнее человечество, мой неодолимый стальнорукий класс, — я благодарю тебя за то, что ты в полетах и меня, слабейшего, вковал своим звеном. Возлагаю на тебя — земля труда и пота — горизонта огненный венок. Мы взлетели, но еще — не слишком. Если надо к Марсам дуги выгнуть — сделай милость, дай отдать мою жизнишку. Хочешь, вниз с трех тысяч метров прыгну?!

1

Раз! два! три! ( нем.).

Berlin, 6/IX-23

Солидарность ^*

Наша пушнина пришла на Лейпцигскую ярмарку в забастовку транспортников. Тт. Каминский ^* и Кушнер ^* обратились в стачечный комитет, и сам комитет пошел с ними разгружать вагоны советских товаров. Товарищи из ВЦСПС, отметьте этот акт международной рабочей солидарности!

В. М.

Ярмарка. Вовсю! Нелепица на нелепице. Лейпциг гудит. Суетится Лейпциг. Но площадь вокзальную грохот не залил. Вокзалы стоят. Бастуют вокзалы. Сегодня сказали хозяевам грузчики: «Ну что ж, посидимте, сложивши ручки!» Лишь изредка тишь будоражило эхо: это грузчики бьют штрейкбрехеров. Скрипят буржуи. Ходят около: — Товарищи эти разденут догола! — Но случай буржуям веселие кинул: Советы в Лейпциг прислали пушнину. Смеясь, тараканьими водят усами: — Устроили стачечку — лопайте сами! Забудете к бунтам клонить и клониться, когда заваляются ваши куницы! — Вовсю балаганит, гуляет Лейпциг. И вдруг буржуям такие нелепицы (от дива шея трубой водосточной): выходит — живьем! — комитет стачечный. Рукав завернули. Ринулись в дело. И… чрево пакгауза вмиг опустело. Гуляет ярмарка. Сыпет нелепицы. Гуляет советским соболем Лейпциг. Страшны ли рабочим при этакой спайке буржуевы белые своры и стайки?!

[ 1923]

Уже! ^*

Уже голодище берет в костяные путы. Уже и на сытых наступают посты. Уже под вывесками «Milch und Butter» [2] выхващиваются хвосты. Уже на Kurf"urstendamm’е ^* ночью перешептываются выжиги: «Слыхали?! Засада у Рабиновича… Отобрали «шведки ^* » и «рыжики ^* ». Уже воскресли бывшие бурши ^* . Показывают буржуйный норов. Уже разговаривают языком пушек Носке ^* и Людендорф ^* . Уже заборы стали ломаться. Рвет бумажки ветра дых. Сжимая кулак, у коммунистических прокламаций толпы голодных и худых. Уже валюта стала Луна-парком ^* — не догонишь и четырежды скор — так летит, летит германская марка с долларных американских гор. Уже чехардят ^* Штреземаны и Куны. И сытый, и тот, кто голодом глодан, знают — это пришли кануны нашего семнадцатого года.

2

«Молоко и масло» ( нем.).

[ 1923]

Киноповетрие ^*

Европа. Город. Глаза домищами шарили. В глаза — разноцветные капли. На столбах, на версту, на мильоны ладов:

!!!!!ЧАРЛИ ЧАПЛИН!!!!!

Мятый человечишко из Лос-Анжелоса ^* через океаны раскатывает ролик. И каждый, у кого губы нашлося, ржет до изнеможения, ржет до колик. Денди туфлястый (огурцами огурятся) — к черту! Дамища (груди — стог). Ужин. Курица. В морду курицей. Мотоцикл. Толпа. Сыщик. Свисток. В хвост. В гриву. В глаз. В бровь. Желе-подбородки трясутся игриво. Кино гогочет в мильон шиберов ^* . Молчи, Европа, дура сквозная! Мусьи, заткните ваше орло. Не вы, я уверен, — не вы, я знаю, — над вами смеется товарищ Шарло ^* . Жирноживотые. Лобоузкие. Европейцы, на чем у вас пудры пыльца? Разве эти чаплинские усики — не всё, что у Европы осталось от лица? Шарло. Спадают штаны-гармошки. Кок. Котелочек около клока. В издевке твои комарьи ножки, Европа фраков и файфоклоков. Кино заливается щиплемой девкой. Чарли заехал какой-то мисс. Публика, тише! Над вами издевка. Европа — оплюйся, сядь, уймись. Чаплин — валяй, марай соусами. Будет: не соусом, будет: не в фильме. Забитые встанут, забитые сами метлою пройдут мировыми милями. А пока — Мишка, верти ручку. Бой! Алло! Всемирная сенсация. Последняя штучка. Шарло на крыльях. Воздушный Шарло.