Том 5. Стихотворения, проза

Бальмонт Константин Дмитриевич

Оно прекрасно

Оно прекрасно ласкою привета. Всегда слепые смотрят на него. И чувствуют. И любят. Оттого, Что в нем огонь есть нежный, кроме света. Оно в сознаньи расцвечает лето. Кто счастлив здесь, он счастлив чрез него. Лишь им живое в мире не мертво. Лишь с ним мечта рубинами одета. Я опускаю веки и смотрю. Я вижу. Сказка крови бьется ало. В моих глазах я чувствую зарю. Какое слово в Вечность побежало? Я с тем, пред кем не властны яд и

жало. От Солнца к Солнцу я свечой горю.

Умей творить

Умей творить из самых малых крох. Иначе для чего же ты кудесник? Среди людей ты божества наместник, Так помни, чтоб в словах твоих был бог. В лугах расцвел кустом чертополох, Он жесток, но в лиловом он – прелестник. Один толкачик – знойных суток вестник. Судьба в один вместиться может вздох. Маэстро итальянских колдований Приказывал своим ученикам Провидеть полный пышной славы храм В обломках камня и в обрывках тканей. Умей хотеть – и силою желаний Господень дух промчится по струнам

Цветок

Цветок – мечта расцветшего растенья, Пробившего свой путь из тьмы земли, Цветок – костер, что духи нам зажгли, Верховный знак творящего хотенья. Веселых красок, в пляске, восхожденье, Победа грезы в прахе и в пыли, Блеск радуг, пронизавших хрустали, Путь в Вечность чрез минутное виденье. Цветок с цветком ведет душистый спор, Волнуя, убеждая, и влюбляя, Цветок цветку – планета молодая. Таинственный о счастье разговор. И вестники цветов, в их звездном храме, Лишь существа с звенящими крылами.

Сонеты Солнца

Сонеты солнца, меда и луны. В пылании томительных июлей Бросали пчелы рано утром улей, Заслыша дух цветущей крутизны. Был гул в горах. От солнца ход струны. И каменный баран упал с косулей, Сраженные одной и той же пулей. И кровью их расцвечивал я сны. От плоти плоть питал я, не жалея Зверей, которым смерть дала рука. Тот мед, что пчелы собрали с цветка, – Я взял. И вся пчелиная затея Сказала мне, чтоб жил я не робея, Что жизнь смела, безбрежна и сладка.

Полдень

С утра до полдня в духе я певучем, Со всем земным я все же не земной. Я восхожу с растущею волной, До полдня, к Солнцу, к тем горнилам жгучим. Найдем, сверкнем, полюбим, и замучим, Занежим семицветной пеленой. К черте расцвета. К музыке. За мной. Взнесем дары, и приобщим их к тучам. Но вдруг в душе означится излом. Пронзить предел восторженность сгоранья. Двенадцать. Солнце кончило игранье. Хоть вы придите, молния и гром. До завтра мгла и ощупь собиранья. Но завтра утро вновь качнет крылом.

Огневзнесенье

Луна была сгущенной чернотой, Она являлась диском строго-черным. А

над чертой ее, огнем узорным Сияла алость, млея красотой. Вокруг – венец лучисто-молодой С сребристым излиянием повторным, Нежней, чем свет зари по высям горным, Костер, зажженный огненной мечтой. Воздушных роз расплавлениость и мленье, Сто тысяч верст циклонная игра Живого серебра, его свеченья. Но вот луне содвинуться пора. И солнце потопило выявленье Священной пляски, пир огневзнесенья.

Из пропастей

Я знаю, что в начале было Слово, Что было у Предвечного оно, С которым было мысли суждено Расстаться, чтоб к Нему стремиться снова. Из пропастей эфира неземного, Из областей, где невозможно дно, Идет к звену блестящее звено, Куя чертог, крепя сапфиры крова. Вскрываются безмерные цветы, Чтоб было легче в тягостях разлуки, Чтоб протянуть к чему нам было руки. Извечна млечность круглой высоты, В ночной душе звездятся к Небу звуки, Все миги дней – кануны Красоты.

Среди видений

Среди видений разных вещества Упился Дух несчетностью уборов. Я здесь люблю не будни разговоров, А празднично-размерные слова. Лишь полнотой признанья мысль жива, Вся музыка согласий и раздоров. Мне нравится в лесах тяжелый боров И быстрая в лесной реке плотва. И джунглях тигр, и слон многообъемный, И длинный червь, что в кучку строит грязь, Не те же ль это знаки сказки темной? Не та же ли в них Божеская связь? Есть миг в часах, когда все мысли кротки, И вяжет ум рассыпанные четки.

Древо

Ствол древа кряжист. В светах изумруда Вершина ускользает в синеву. Все сны его я вижу наяву И слышу миллионный голос гуда. Уходят корни в глубь ночей, откуда Я в сказке листьев ввысь всегда плыву. День жаворонка манит, ночь – сову, Но голос их – все тот же шорох чуда. Из-под ушедших вплоть до звезд корней Бьют родники и выползают змеи, Вверху, внизу ли звездные затеи. И вкось ствола на всем пространстве дней Бег золота, – не знаю, белка или Зыбь грезы молодой на Игдразиле.

Мир

Как каждый лист, светясь, живет отдельным Восторгом влаги, воздуха, тепла, И рад, когда за зноем льется мгла, Но с древом слит существованьем цельным, – Так я один в пространстве беспредельном, Но с миром я, во мне ему хвала, Ему во мне поют колокола, Через него я стал певцом свирельным. В течениях причинностей плыву, Как степь плывет под ветром ковылями. Молюсь в ночах в многозвездистом храме. Пью жадными глотками синеву. И ствол растет из звезд, умножен нами, Любовью, делом, подвигом, и снами.