Том 5. Тихий Дон. Книга четвертая
Шрифт:
— Кирилл Громов пришел. Слыхал?
— Нет. Откуда он явился?
— Из красных. Тоже в Первой Конной был.
— Это он у Мамонтова служил?
— Он самый.
— Лихой вояка был, — усмехнулся Мишка.
— Куда там! По грабежу первый был. Легкая у него рука на это.
— Рассказывали про него, будто он пленных рубил без милости. За ботинки солдатские убивал. Убьет — одними ботинками пользуется.
— Был такой слух, — подтвердил Прохор.
— Его тоже надо прощать? — вкрадчиво спросил Мишка. — Бог, дескать, прощал
— Да ить как сказать… А что ты с него возьмешь?
— Ну, я бы взял… — Мишка прищурил глаза. — Я бы так с него взял, что он опосля этого и дух выпустил! Да он от этого не уйдет. В Вёшках Дончека есть, она его приголубит.
Прохор улыбнулся, сказал:
— Вот уж истинно, что горбатого могила выпрямит. Он и из Красной Армии пришел с грабленым добром. Моей бабе его женёнка похвалялась, что какую-то пальто женскую ей принес, сколько там платьев и разного другого добра. Он в бригаде Маслака был и оттуда подался домой. Не иначе он дезиком заявился, оружие с собой принес.
— Какое оружие? — заинтересовался Мишка.
— Понятно какое: укороченную карабинку, ну, наган, может ишо что-нибудь.
— В Совет он ходил регистрироваться, не знаешь?
Прохор рассмеялся, махнул рукой.
— Его туда и на аркане не затянешь! Я так гляжу, что он в бегах. Он не нынче-завтра из дому смотается. Вот Кирилл, по всему видать, ишо думает воевать, а ты на меня грешил. Нет, браток, я свое отвоевал, наелся этого добра по самую завязку.
Прохор вскоре ушел. Спустя немного вышел во двор и Мишка. Дуняшка покормила детей и только что собралась ложиться, как вошел Мишка. В руках он держал что-то завернутое в мешковину.
— Куда тебя черти носили? — неласково спросила Дуняшка.
— Свое приданое доставал, — беззлобно улыбнулся Мишка.
Он развернул заботливо упакованную винтовку, распухший от патронов подсумок, наган и две ручные гранаты. Все это сложил на лавку и осторожно нацедил в блюдце керосину.
— Откуда это? — Дуняшка движением бровей указала на оружие.
— Мое, с фронта.
— А где же ты его хоронил?
— Где бы ни хоронил, а вот соблюл в целости.
— Вон ты, оказывается, какой потаенный. И не сказал ничего. От жены и то хоронишься?
Мишка, с деланой беззаботностью улыбаясь и явно заискивая, сказал:
— И на что это тебе было знать, Дунюшка? Это дело не бабье. Нехай оно — это имение — лежит, оно, девка, в доме не лишнее.
— А к чему ты его в хату приволок? Ты же законником стал, все знаешь… А за это тебе не прийдется по закону отвечать?
Мишка посуровел с виду, сказал:
— Ты дура! Когда Кирюшка Громов оружие приносит — это советской власти вред, а когда я приношу — окромя пользы советской власти от этого ничего не будет. Понимаешь ты? Перед кем же я могу быть в ответе? Болтаешь ты, бог знает что, ложись, спи!
Он сделал единственно правильный, по его мнению, вывод: если уж белые недобитки приходят
Дуняшка, укладывая ему харчи в подсумок, с досадой и горечью воскликнула:
— Ты все со мной в молчанку играешь! Скажи хоть, надолго ли идешь и по какому делу? Что это за черт, за жизня! Собрался идти и слова от него не добьешься!.. Муж ты мне или пришей-пристебай?
— Иду в Вёшки, на комиссию, чего я тебе ишо скажу? Вернусь, тогда все узнаешь.
Придерживая рукой подсумок, Мишка спустился к Дону, сел в баркас и ходко погнал его на ту сторону.
В Вешенской после осмотра на врачебной комиссии доктор коротко сказал Мишке:
— Не годитесь вы, дорогой товарищ, для службы в рядах Красной Армии. Очень вас малярия истрепала. Лечиться надо, а то будет плохо. Такие Красной Армии не нужны.
— А какие же ей нужны? Два года служил, а теперь не нужен стал?
— Нужны, прежде всего, здоровые люди. Станете здоровым — и вы понадобитесь. Возьмите рецепт, в аптеке получите хинин.
— Та-а-ак, все понятно. — Кошевой надевал гимнастерку словно хомут на норовистую лошадь: все никак не мог просунуть голову в воротник, штаны застегнул уже на улице и прямиком направился в окружной комитет партии.
…Вернулся в Татарский Мишка председателем хуторского ревкома. Наскоро поздоровавшись с женой, сказал:
— Ну, теперь поглядим!
— Ты об чем это? — удивленно спросила Дуняшка.
— Все об том же.
— Об чем?
— Председателем меня назначили. Понятно?
Дуняшка горестно всплеснула руками. Она хотела что-то сказать, но Мишка не стал ее слушать, он оправил перед зеркалом ремень на вылинявшей защитной гимнастерке и зашагал в Совет.
Председателем ревкома с самой зимы был старик Михеев. Подслеповатый и глухой, он тяготился своими обязанностями и с превеликой радостью узнал от Кошевого о том, что пришла ему смена.
— Вот бумажки, соколик ты мой, вот хуторская печать, бери их, ради Христа, — говорил он с непритворной радостью, крестясь и потирая руки. — Восьмой десяток мне, сроду в должности не ходил, а тут вот на старости годов пришлось… Это самое ваше молодое дело, а мне где уж там! И недовижу и недослышу… Богу молиться пора, а меня председателем назначили…
Мишка бегло просмотрел предписания и приказы, присланные станичным ревкомом, спросил:
— Секретарь где?
— Ась?
— Э, черт, секретарь где, говорю?
— Секельтарь? Житу сеет. Он, пострели его гром, в неделю раз сюда заходит. Иной раз из станицы прийдет бумага, какую надо почитать, а его и с собаками не сыщешь. Так и лежит важная бумага, по скольку дней не читанная. А из меня грамотей плохой, ох, плохой! Со трудом расписываюсь, а читать вовсе не могу, только и могу, что печать становить…