Том 5. Воспоминания, сказки, пьесы, статьи
Шрифт:
Ему приходилось таким образом всаживать до семи пуль, пока убивал тигра.
Из двадцати семи случаев только два раза удалось ему убить тигра наповал, попав в сердце.
И он всегда стреляет разрывными пулями.
Одному тигру он разорвал все внутренности, и тот еще два дня после этого жил. Этот тигр был убит жителями одной деревни, когда, обезумев от боли, он ворвался в эту деревню, успев на улице разорвать трех быков, пока его убили. Есть он уже не мог, только рвал.
На медведей Хлебников охотится двояко, — овсянику, который встает при встрече на дыбы, бросает железный шар
Муравейник-медведь на дыбы не встает, а старается врага сбить с ног: он очень опасен, и надо, не зевая, стрелять.
Дикий кабан в одиночку — пустяк, но в стаде кабаны стоят друг за друга, тогда скорее на дерево, выбирай потолще, иначе перегрызут ствол клыками.
Сегодня и поднялись рано и уложились рано — обычный двухчасовой урок английского языка по самоучителю я успел все-таки сделать.
Впереди горы словно меньше, но зато вся местность поднимается и становится на горизонте в уровень с пройденными горами. Но там опять, хотя и редкие, вырастают новые горы.
Мы спускаемся, поднимаемся, опять и опять все у той же реки Туманган. Здесь она уже саженей шесть ширины.
Верст тридцать вверх от Мусана она течет в каменистом ложе. Громадные камни торчат, и между ними бело-зелено-синяя бурно рвется река.
Камни разнообразных причудливых форм. Вот громадное кресло, вот высунулась громадная уродливая каменная голова и круглыми черными глазищами смотрит сфинксом из воды на синеющую даль гор.
Местность сразу обрывается. Исчезает открытое поле, пашня, жилье. В узкой теснине бешено рвется Туманган. Крутые откосы его уходят в небо, покрытые мелкой желтой, как золото, лиственницей. Вверху нежно-голубое небо, белое облако. Это сочетание цветов — реки бело-сине-желтой, гор нежно-золотистых, голубого неба, контраст этого дикого порыва реки и безмятежного покоя — ласкает глаз, чарует душу.
Следующая маленькая деревня как раз та, где барс (по-корейски тхоупи, а тигр — хораи или поми) схватил женщину. Вот та фанза, где жила эта женщина, вот место, где она сидела.
Вся деревня собралась и рассказывает.
Упустив добычу, барс, оказывается, возвратился назад на этот берег, не обращая внимания на кричавший народ. Охотник стрелял почти в упор в барса. Рассказали это нам, обступив по-корейски, и замолчали. И все мы под впечатлением рассказа. Какой-то кореец лениво бросил слово. Другой что-то сказал. Переспросил равнодушно П. Н., и неохотно вмешался третий. Еще один какое-то слово бросил, и вдруг оживился П. Н., глаза загорелись, и все сразу закричали, заговорили, и удивляешься только, как можно при таком гвалте что-нибудь понять. Кажется, что ссорятся все они насмерть, если бы не спокойное добродушие их лиц, когда, кончив, они затягиваются из своих длинных трубок.
— Да, так вот в чем дело, — радостно переводит П. Н., — тут целая история выходит. Семь лет тому назад за нее сватался один человек. Он был бедный, и отец не хотел отдать ее. Тогда он сказал: «Буду же я богатый» — и пошел рыть жень-шень. Они поклялись друг
— Ну, что ж теперь?
— Теперь неизвестно. Если женщина выздоровеет, позовут тоина или шамана. Через сорок дней Окон-шанте скажет душе барса свою волю, — может, сделает его опять барсом, или тигром, или медведем, или кабаном, или змеей — словом, таким зверем, который опять придет к ней или скажет: «Довольно», — и возьмет его душу к себе на небо, или в червяка превратит, и она его раздавит на дороге. Может, женщина, если жива будет, успеет упросить Оконшанте. Шаман поведет ее на гору, где устроена «кукша», и будет там молиться с ней.
П. Н. закончил так:
— Ну, словом, корейцы уже успели запутать все дело так, как их самих запутали их горы.
Так на наших глазах создалась новая легенда. Этот народ или не вышел еще, или в вечном периоде творчества сказок, легенд.
Мое ощущение человека своей культуры перед этой первобытной такое, точно я увидел вдруг в ясной дали времен безмятежную колыбель народов, этот младенческий народ, и слышу первый их лепет.
А может быть, это уже детский возраст пережившего себя старика? Но русские корейцы не свидетельствуют этого, как не свидетельствуют того же братья корейца по происхождению — японцы.
Еще одна деревня Тяпнэ, и затем конец всякому жилью.
Но и здесь уже пахнет глухой дичью.
Нависли утесы, шумит река, мелкая поросль с обеих сторон. Откуда-нибудь с утеса того и гляди прыгнет барс. Или просто треснет ветка, испугается лошадь, метнется, и полетишь с ней на острые камни Туман-гана.
Мы вытянулись в линию по одному.
Хунхузы стреляют в первого, тигр бросается на последнего, барс на кого попало, — все места таким образом равны.
Эти три сильных мира сего оспаривают здесь власть и свое право.
Право сильного: наши винтовки за плечами заряжены и штыки при них. Веселое возбуждение у всех. Хватило бы только его, пока мы в диких и действительно опасных местах. Как бы не осилила русская беспечность.
Бибик уже говорит:
— Яки таки хунхузы: сколько ходыв, так и не видав. Да и что они могут?
В. В., наш китайский переводчик, сообщает, что сорок хунхузов ушло к Пектусану: это говорили ему и в Мусане и встречный китаец.
Все смолкают на мгновение — известие действует неприятно.
Бибик говорит:
— Хоть и сорок, як зачнем их сшивать…
Его громадная фигура качается в это время на маленькой лошадке.
— А что ж, — продолжает он, — если на пули пойдет дело, сколько их уложишь? А в штыки?
Бибик смеется.
— Он от штыка, якчерт от ладана…
Слова В. В. прошли без всякого впечатления.
Я ловлю момент и прошу его на будущее время все подобные слухи сообщать только мне.
На глухом повороте стоит западня для тигров.