Том 6. Дураки на периферии
Шрифт:
Арина Родионовна. Не надобно, ничего не надобно мне, сынок мой нареченный! Дозволь только жить при тебе, чтобы от скорби, от печали тебя оборонить и от ранней кончины…
Колокольчик еще звенит и постепенно затихает в удалении.
Второе действие
Комната Александра Пушкина в Лицее. Комната у него угловая, последняя по коридору; в комнате большое окно, открытое в так называемый Елизаветинский сад (царскосельский сад состоял из двух садов: Елизаветинского и Екатерининского; Елизаветинский был
Фома нюхает табак, чихает, затем чихает еще раз и еще — все более громко.
Фома (чихая раз за разом). Скажи, пожалуйста, — табака не терплю! (Давая в нос свежую понюшку). Не терплю, да и только! (Оглушительно чихает). Натура стареет, не терпит. Привыкнет, однако! (Чихает).
Александр поворачивается под одеялом, не открывая головы. Голос лицеиста В. Кюхельбекера издалека, из своей комнаты.
Кюхельбекер. Фома! Не чихай на заре!
Фома. Не буду, Вильгельм Карлович, я более не буду! Мало ли что бывает, а потом и не бывает. (Чихает вновь). Натура не терпит!
Голос Кюхельбекера. Убейте кто-нибудь Фому! Я не высплюсь — мой рассудок не отдохнет!
Голос Дельвига. А как встать из-под одеяла — кто первый?
Еще голос. Я не встану!
Еще голос. Я тоже, — холодно!
Голос Дельвига. Пусть Саша, ему ближе!
Стук в стену от соседа Александра — Ивана Пущина.
Голос Пущина. Ты спишь? Саша, ты спишь? Здравствуй, Саша!
Молчание.
Саша!
Фома. Александр Сергеевич спят: они чоха не боятся.
Голос Александра (из-под одеяла). Не боюсь. Чихай, Фома!
Фома. Сейчас, Александр Сергеевич. Сейчас! (Чихает). Раз! (Чихает). Раз! Раз!.. Трижды кряду, Александр Сергеевич!
Александр. Будь здоров, Фома!
Голос Пущина. Саша! Это ты там?
Александр. Нету, не я!
Голос Пущина. А кто же ты?
Александр. Пушкин, бедный человек.
Голос Пущина. А отчего ты бедный?
Александр. Инвалид.
Голос Пущина. А инвалид отчего?
Александр. От тебя — ты стучишь, мне спать не да
Фома. Это хорошо, Александр Сергеевич. Весь рассудок очищается, а что лишнее — прочь в ноздрю вылетает. (Дает Александру понюшку).
Александр нюхает; ожидает, что будет с ним; размышляет; ничего с ним, однако, не случается, он даже не чихает.
Фома. Малолетний вы еще, вам едкость, стало быть, не нужна.
Александр. Обожди. Сейчас чихну.
Фома. Ну-ну, сударь. Вы постарайтесь, вы потрудитесь. Зря чоха не бывает.
Александр. Нету! А может, твой табак мне слаб.
Фома. Ого! Этот табак-то слаб! От этого табака, сказывают, сам государь как чихнет, так аж подскочит.
Александр (сев на постели, обрадованно). Ну? Это славно, пусть он чихнет да подскочит, чихнет да подскочит! А вдруг у него весь рассудок с чохом в ноздрю выскочит! Может, выскочил уже? Ты не видал, Фома?
Фома (официально, громко обращаясь как бы ко всем лицеистам). Опять пошли говорить да заговариваться! Время не вышло — побудки нету. Ночь идет. Спать всем пора! Спать, я говорю, как быть должно!
Тихо. Тикают большие стенные часы в коридоре. Фома дремлет на своем табурете. Александр лежит, открыв лицо наружу; он не спит.
Голос Пущина. Саша! Ты забыл меня?
Александр. Забыл.
Голос Пущина. Забудь! Но помни: быть может, некогда восплачешь обо мне…
Александр. Нет, Жан, нет; это не я, а ты, быть может, некогда восплачешь обо мне…
Голос Пущина. Нет, ты скорее восплачешь!
Александр. Нет ты, нет ты! Вот увидишь, что вскоре ты восплачешь обо мне!
Голос Кюхельбекера. Ложь! Весь мир восплачет обо мне, а об вас он плакать не будет!
Фома. Где шум? Слышу — доносится. Спите, господа — чтоб вас не было, — дайте мне, человеку, покой…
Голос Дельвига. Дайте Фоме, человеку, покой!
Еще голос. Покой человеку!
Еще голос. Вечный покой!
Голос Дельвига. Спите, орлы России!
Александр. Фома! Угомони своих птенцов!
Фома (привстав с табурета). Опять там шевеленье! Спите, ангелы, демон вас возьми!
Молчание. Тишина. Сон Лицея на заре. Один Александр не спит. Он встает (он одет в ночную пижаму, то есть закрытию куртку и брюки), садится в постели, берет альбом со стола и, открыв ею, задумывается, — в то время как за большим окном, в садах Лицея, медленно разгорается утренний рассвет. Александр не пишет; он глядит в утренний мир, и по лицу его проходят чередою то улыбка, то печаль, то тайная мысль; при этом лицо Александра кажется лицом уже вполне зрелого человека, старше своих лет, и игра чувств и мысли на нем, озаренном зачинающейся зарею, делает его прекрасным.