Том 6. Дураки на периферии
Шрифт:
На берегу пруда, где стоят греческие и римские статуи, является забредшая туда, нездешняя, видимо, старушка. Она в нищей одежде, согбенная, по внешнему виду, по старости и кротости она отдаленно напоминает Арину Родионовну. Согбенная старушка находится в полном противоречии с обстановкой, в которой она очутилась. В руках у нее кошелка; она собирает в нее павшие ветви и прошлогодние листья; остановившись, она внимательно глядит па белую равнодушную греческую богиню и проходит далее. Гортанным голосом вскрикивают в глубине природы
Александр. И там то же самое, что есть и во мне, что сам я чувствую… И там Пушкин, и здесь Пушкин. Вон Муза моя! (Улыбаясь). Которая же, брат Пушкин! Там и старушка, там и Киприда! Там лебеди на лоне вод, и вижу — там воробьи… И повсюду, в каждом из них, моя Муза; она, должно, и в радости, и в печали, она в юной прелести и в добром старчестве, но она в них безмолвна, она будто мертва; живет одна ее поэзия…
Александр пишет в альбоме гусиным пером; очиненные перья стоят в деревянном стаканчике на столике. В природе разгорается утро. Снова по лицу Александра проходят тени его чувств превращаясь в одно радостное состояние поэзии. Фома, задремавший на табурете, уснул теперь глубоко, и, дышавший вначале неслышно, он постепенно расхрапелся; под конец он храпит во всеуслышание.
Александр бросает гусиное перо на пол, к ногам Фомы.
Александр. Фома! Слушай, я стихи тебе прочитаю.
Фома (пробуждаясь, подбирает с пола гусиное перо, пробует его ногтем). Опять иступили! Мой дед тоже грамоте знал, так ему одного пера на всю жизнь достало, а вам, сударь, и на сутки мало…
Александр. Мало! Слушай, Фома!
Фома. А чего слушать, сударь! Слово — не предмет, от него пользы нету!
Александр. Нету?
Фома. Так точно: нету!
Александр задумывается. Медленно бьют большие стенные часы.
Фома. Пора будить. Сейчас у них самый сон, а по уставу надо будить! Эх, жизнь-служба!..
Фома пошел будить лицеистов; слышен его стук в комнаты спящих и оклики: «Очнитесь, сударь, — пора», «Господин Дельвиг, время, и под подушкой не спят, вставайте без обмана!», «Вильгельм Карлыч, господин Кюхельбекер, подымайтесь по малости!», «Сами поднялись: спасибо, сударь!»
Александр слушает, затем читает, что он написал, вырывает лист из альбома и комкает его.
Александр. Плохо. Пользы нету!
Слышатся легкие приближающиеся шаги. Стук тростью об пол: просьба о разрешении войти.
Александр (настораживаясь). Кто там?
Входит В. А. Жуковский.
Жуковский.
Александр (весь оживляясь, бросается к Жуковскому). Здравствуйте, здравствуйте, Василий Андреевич! Не рано, не рано, а поздно — я уже давно не сплю! Садитесь здесь, нет — лучше тут! (Александр суетится, усаживая гостя и оправляя постель).
Жуковский. Сочинял?
Александр. Плохо. В душе было прекрасно, а в стихах вышла гадость… Василий Андреевич, отчего это бывает?
Жуковский. Покажи, дружок.
Александр подает скомканный лист. Жуковский читает, добрая улыбка радости является на его лице. Александр стоит перед ним смущенный, в ожидании приговора. Жуковский тщательно разглаживает измятый лист бумаги.
Жуковский. Ты ничего не понимаешь!
Александр. А чего я не понимаю?
Жуковский. Себя не понимаешь — значит, ничего не понимаешь… Я бы не сумел сочинить таких стихов, как эти твои, — ни теперь, да и прежде. Может быть, один Гаврила Романович сумел бы, и то — не знаю, нет, не знаю…
Александр. Державин и вы лучше всех!
Жуковский. Не знаю. Теперь я не знаю… Ах, драгоценный ты мой! Какой в тебе дар!.. Ты мучаешь меня, я тебя боюсь, как видения из того дальнего мира, из лучшего мира, чем наш… (Жуковский подходит к окну). Вот дивная природа, — гляди, она только дорога наша в мир, еще более прекрасный… мы все туда стремимся, а ты пришел к нам оттуда…
Александр (озадаченный). Я там не был!
Жуковский (убежденно). Был. В том есть достоверность моей души, а это самая точная достоверность, и вот (предъявляя Александру лист со стихами)…вот твоя подорожная оттуда.
Александр. А я там не был! Нигде я не был, я тут.
Жуковский. Был!.. Ты был там! И я пришел к тебе затем, чтобы напомнить, кто ты таков!
Александр. Кто я таков? А вот… (Он вынимает из стола тетрадь, подает ее Жуковскому).
Здесь известно, кто я таков.
Жуковский (читает в тетради). «Шалун»! Написано, что ты — шалун! — и заверено: учитель чистописания Федор Калиныч. (Возвращая тетрадь). Хоть глуп ваш Федор, а правду написал… Вот именно: шалун ты, братец! И шалун ужасный, но про то ваш Федор еще не знает… (Жуковский вынимает из внутреннего кармана листки со стихами, показывает их по очереди Александру). Кто это сочинил?