Том 6. Дураки на периферии
Шрифт:
Голос Антона. Я уже вижу все и принимаю максимальные меры!!
Пауза. Приближающийся гул самолета.
Хоз. Спешат всякие случайности. Надо итог подводить.
Сильный красный свет: загорается изба в колхозе, подожженная Суенитой. Стихающая работа близкого снижающегося самолета. Пауза. Приходят летчик и Антон, за ними является Ф. Вершков.
Антон. А где Суенита Ивановна?
Вершков. Сейчас явится. Крышу зажгла на избушке, никак не потушит.
Вбегает
Летчик. Вы председатель?
Суенита. Вы же видите, что я!
Летчик. Слушаю. Я водитель машины сельхозавиации сорок два ноль семь. Шел по маршруту на рисовый совхоз. Приземлен огневыми сигналами. Товарищ Антон сообщил мне о необходимости погони за бандой кулаков. Я согласен сделать разведку над морем, но мне нужен проводник для опознания вашего рыбачьего судна.
Суенита. Летим скорее со мной!
Антон. Я тоже лечу. У меня сердце от радости рвется!
Летчик. Двое? Ну ладно. Давайте скорей! (Уходят. Суенита оборачивается с пути).
Суенита (Хозу). Дедушка, береги колхоз, ты меня любишь. (Уходит).
Хоз. Лети, бедная птичка. Я буду бдительный.
Остаются Хоз и Ф. Вершков.
Вершков. Ну вот мы и хозяева с тобой, Иван Федорович! Давай теперь распоряжаться.
Хоз. Распоряжаться? Я тебе распоряжусь! Ступай вперед трудиться!
Вершков. Это верно, Иван Федорович, я пойду. Жесткое руководство нам необходимо! (Уходит).
Свет от горевшей избы потух. Серый скучный рассвет. Рев мотора отлетающего аэроплана.
Занавес
3-е действие
Внутренность правления колхоза. Портреты, лозунги. С.-х. животноводческие плакаты. Стенгазета. В углу свернутое красное знамя. Стол со счетами. Лавки. Одно окно, оно закрыто. Ночь под утро. Горит лампа. За столом Хоз в очках, сильно обросший и дремучий.
Хоз. Ночь! Тишина! Люблю, когда не слышно никаких стихий! Когда раздается одно дыхание человека! (Слушает, под окном храпит человек). Социалист Филька Вершков храпит. Целый стог травы один собрал — сутки работал, лунным светом пользовался. Десять трудодней придется ему вписать. Но он же мнимый человек — запишу ему четыре трудодня.
Входит Ксеня, сильно похудевшая.
Ксеня. Бери весточку. (Достает из-за кофты письмо и дает Хозу). Утром кольцевая почта подбросила, кольцевик говорил — еле сыскали тебя. Читай теперь.
Хоз (оставляя без внимания письмо). Я давно ничего не читаю.
Ксеня. А может, интересно!
Хоз. Нет, не интересно, Ксюша! А
Ксеня. Нет, не забыла, Хозушка, нипочем не забыла! Как живой, как милый — так и стоит перед глазами. Самой есть нечего, а груди молоком набухли… И их, только усну — забуду!
Хоз. Ну хорошо — мучайся, это прекрасно. Я тебе напоминаю, чтоб не забыла. А наряд — мешки штопать — ты перевыполнила?
Ксеня. Выполнить — выполнила, а перевыполнить — не успела. Руки от горя болят, я уж и плакать не могу, а только вылуплю глаза и гляжу, как мертвая рыба…
Хоз. Ксюша! Бедное грустное вещество, пойди сюда. Дай я тебя обниму и поглажу! (Ласкает Ксеню).
Ксеня (прижимаясь к Хозу). Дедушка Иван, ты умный, ты добрый, скажи — как мне жить теперь, помоги мне отстрадаться…
Хоз. Не плачь, Ксюша! В детстве ты тоже плакала над разбитым пузырьком, над потерянным синим лоскутом — и горе твое было таким же печальным. Теперь ты плачешь о ребенке. Я тоже плакал когда-то. У меня были четыре официальные жены, все умерли. Они родили мне девятнадцать детей — юношей и девушек, — ни одного не осталось на свете, даже их могил я не могу найти. Ни одного следа, где ступила теплая нога моего ребенка, я никогда не видел на земле…
Ксеня. Не скучай, дедушка, я тоже скучаю. Бедный ты мой горюн!
Хоз. У вас есть аптека?
Ксеня. Маленькая.
Хоз. Пойди принеси мне чего-нибудь химического — я проглочу.
Ксеня. Сейчас притащу.
Хоз. Сбегай, девчонка.
Ксеня уходит.
Хоз (зовет в окно). Филипп!
Голос Вершкова. Тебе чего, Иван Федорович?
Хоз. Иди сюда.
Голос Вершкова. Сщас. Дай вытянусь — кости обломаю.
Хоз (роясь в делопроизводстве). Опасность отставания налицо. Уборка травы не закончена. Налог по мясопоставке не сдан, мешков на зимние запасы не хватает, две колхозницы вчерашний день рожать легли — в один день зачатье получили. Ну, где я теперь мешочных штопальщиц возьму, боже мой… Суенита, дыханье мое, ворочайся скорее в наши избушки, у тебя сердце бьется умнее моей головы. Я классового врага не вижу! А ведь это все его проделки!
Входит Фил. Вершков.
Вершков. Тебе чего?
Хоз. Вот что — отчего ты спишь помногу?
Вершков. У-у, едрена-зелена! Я думал: ты контра — человек, а ты тоже вроде нас. Неужто за границей, кроме нас, никакого интереса у вас нету?
Хоз. Слушай, Филька, ты классовый враг!
Вершков. Я-то? Да, можно сказать, что так точно, а можно и нет! Можно сказать, это гнусная ложь, уловка и клевета на лучших людей. Как хочешь, Иван Федорович: и вперед, и назад, в общем — загадочно!