Том 6. Третий лишний
Шрифт:
— Бога ради, простите, нам показалось…
— Нет-нет, ничего, я вас понимаю, пожалуйста, заходите…
Выкатились.
Почему-то на цыпочках обхожу квартиру. Жутко делается. Нет артиста! Примерещилось! Но вот пустая бутылка стоит, а я не пил! Или, может, это я пил? Но откуда я на переезде очутился: шлагбаум, коза, дождь собирается, Нечерноземье… Вдруг какой-то странный трубно-сдавленный голос:
— У дверей послушал? Сумчатые совсем ускакали?
Черт! Артист в морскую карту каким-то чудом завернулся и стоит в рулоне
— Совсем? — переспрашивает. — Тогда, пожалуйста, будь друг, положи меня горизонтально: иначе из этого твоего Тихого океана самому не вылезти…
Плохо, когда долго не находишь прототипу имени.
Бывает, и опоздаешь.
Нету уже на свете прототипа. Смешки вроде бы теперь уже и не к месту.
К месту.
Анекдот — у кого-то я это читал — кирпич русской литературы.
Заканчиваю словами из письма жены Олега:
«Осиротевший наш родной сосед! Я помню, как в твою незапертую дверь он приходил на ваш мужской совет. Душа его бывает и теперь с тобой. Открыта ей к тебе дорога. Ты передай, что я люблю его, как души любят бога. Найди слова — я их теперь не знаю, всегда любившая его как женщина земная».
Лучших слов ни я, ни кто другой не найдет.
А Олег ко мне приходит.
Глава седьмая
В 21.00 Юра перепихнул сорок человек наших пассажиров на «Зубова» вельботами. Он действует по загадке-принципу: «Как сделать из трех неприятных операций — две?» — «Спихнуть одну коллеге».
Я болтался на старпомовском вельботе. Сделал четыре рейса. Два с людьми, два с вещами.
Надел две фуфайки, двое кальсон под ватные штаны и водолазный свитер — все одно замерз.
За бортом сразу встретили нас суслики-пингвинчики. Они вылезли на льдину и грелись на солнышке.
Произвели с «Зубовым» ченч: они нам двадцать килограммов колбасы, мы им черный хлеб и кислую капусту.
Смерть прошла в сантиметре от Вити Мышкеева в виде четырехсоткилограммового ящика с какой-то аппаратурой, когда боцман майнал ящик в вельбот. Сетку сильно раскачало, оттяжка лопнула, ящик просквозил впритык к старпомовскому затылку. И это хорошо, что к затылку. Если бы Витя видел происходящее, то поседел бы в свои тридцать лет. Или — это уж во всяком случае — перестал напевать свою дурацкую песенку:
Мы с Тамарой ходим парой: Проходимки мы с Тамарой.Под Тамарой подразумевается второй помощник. Только старпом и второй допускаются в Антарктиде к сомнительному удовольствию командовать вельботами при перевозке людей и грузов…
Потом сетка шлепнулась в корму вельбота. Сесть к румпелю по-человечески Вите не удалось — некуда ноги спустить. Он вышел из положения оригинальным образом: сел на ящик спиной к движению и рулил ногами, а я орал: «Право!», «Лево!».
Переносная
Однако и красота вокруг была неповторимая. И айсберги, и пингвинчики в ракурсе с воды, из вельбота, производят особое впечатление.
А последний рейс мы делали уже после захода солнца при полной луне. Айсберги стали черными, вода густо-голубая — можете такое представить? И еще огни судов — такие же желтые, как и огромная луна.
С ноля на Молодежной опять сток. Сорок человек наших пассажиров на «Зубове» закуковали в ожидании улучшения погоды. Теперь все заботы о них на капитане Андржеевском, а Юра таким оборотом доволен явно.
Вероятно, все дело в предстоящих круизах. И в числе 20. Юра твердо решил выйти из Антарктиды к двадцатому марта и загнал таким решением сам себя в угол. Число имеет не символический, но вполне рациональный смысл. Если мы уходим домой двадцатого, то успеваем к плановому сроку начала ремонта в Ленинграде.
Кончается топливо. Танкер «БАМ» все еще в западном полушарии. Где-то там вляпался при швартовке и теперь имеет в борту камень. Так с вдавленным в борт камнем и плавает. Раньше двадцатого он в Молодежную не приплетется.
Антарктическое начальство предлагает Юре самое ненавистное: принимать топливо с береговой емкости. Береговое топливо идет по гибкому шлангу за тысячу двести метров самотеком под уклоном в десять-пятнадцать градусов. Напор маленький, так как уровень топлива в емкости уже очень низкий. Береговые специалисты спросили Ямкина о возможности подключить судовые насосы, Юра сказал, что использовать таковые невозможно, так как имеется на борту только переносная водяная аварийная помпа. (Врет или нет — неясно.)
Тогда нам предложили залезть в бухточку поближе к топливным емкостям. Там надо врубать нос судна в снежник и работать машинами все время приемки топлива, чтобы удерживаться на месте. Ямкин категорически отказался. И правильно, я считаю, в данном случае отказался.
Надеяться на «Маркова» безнадежно. Он застрял в десятибалльном льду залива Ленинградский, повторив ошибку «Капитана Кондратьева», который в прошлом году там тоже закупорился.
Я намеревался хотя бы через «Зубова» попасть на Молодежную, высадиться наконец на материк ногами.
Тяжелый разговор с Юрой. Он запретил. Я сказал, что здесь нахожусь ныне еще и как пишущий человек, и мне надо побывать на берегу обязательно, и потому надо точно знать: собирается он швартоваться к «Брянсклесу» или это все пустые разговоры?
Он на последний вопрос отвечать отказался и сказал, что я обязан был его предупредить заранее о намерении побывать на Молодежной. Я сорвался и сказал, что в следующий раз буду подавать рапорты в письменном виде за сутки или «в тот момент, когда вы уже валерьянку выпили».