Том 7. Дядя Динамит и другие
Шрифт:
— Так шарф или что?
— Шарф, сэр.
— Тогда и говорите «шарф». Нет, что ж это такое? Давно пора сказать в суде, чтобы вы все, трам-та-ра-рам, поумнее выражались. Ладно. Вы ее видели?
— Не совсем, сэр.
Баронет закрыл глаза, вероятно, молясь о ниспослании силы.
— Что — это — значит?
— Я ее видел, сэр, и в то же время не видел. Такое как бы меркание… Мельцание…
— Если вы еще раз скажете «как бы», а за себя не отвечаю! Вы сможете ее узнать?
— Опознать, — ненавязчиво поправил Поттер. — Конечно,
— Вот именно. Чего же вы ко мне лезете? Собственно говоря, полицейский лез к баронету, чтобы тот запер все выходы и обыскал округу; но, прежде чем он об этом сказал, баронет переменил тему.
— А что вы делали у пруда?
— Плевал, сэр. Я всегда там стою и плюю. Стою, значит, и слышу как бы шаги…
— ВОН!
Констебль повиновался. Дойдя до кустов, он закурил трубку и, в своей манере, стал задумчиво плевать. Мы не скроем, что думы его были нелегки.
Как известно, лучший друг сына — мама, а лучший друг полисмена — глава местных судей. Когда сгущаются тучи, самая мысль об этих судьях придает силу; что уж говорить о главе! Кто погладит, приголубит? Он и только он.
Всякий, кто бежал когда-то к маме, чтобы рассказать о своих обидах, и получал от нее поддых, поймет состояние Поттера. Если так принимают полисменов те, кто обязан утешать их, думал он, Элзи права. Чем раньше уйти, тем лучше.
Если бы в эти минуты вы подошли к кустам и спросили: «Ну как, констебль Поттер?», он бы ответил вам, что с него довольно. Мы не сомневаемся, что горькие мысли стали бы еще горше; но тут их отодвинуло на задний план неожиданное зрелище.
Констебль увидел сквозь ветки, что на балкон вышла женщина в красном со штукой на голове (как бы шарф). Она посмотрела направо, посмотрела налево и вернулась в комнату.
Гарольд Поттер охнул и задрожал от шлема до ботинок. Он сказал бы: «Хо!», но слово это примерзло к его усам.
Что-что, а думать он умел. Женщина в красном толкнула его в пруд. Женщина в красном находится в доме. Можно предположить, что это — одно и то же лицо.
Хорошо, предположить. Но как же в этом убедиться?
Перед ним открывались два пути: 1) доложить сэру Эйл-меру; 2) прихватив стремянку из сарая, взобраться на балкон, заглянуть в комнату и опознать — или не опознать — особу в красном.
Колебался он недолго. Отбросив вариант 1, он выбил трубку и направился к сараю.
Салли давно выпила чай, съела тосты, и ей становилось одиноко. Мартышки все не было и не было. Полулежа в шезлонге, она думала, как хочется ей погладить его по голове и сказать о своей любви.
Странная штука эта любовь. Если А видит в В то, чего другие не видят, другие смиряются, хоть и страдают, подобно тому, как смирились они с болезнью викария.
Если бы эти другие увидели Салли, когда, стиснув руки и сияя взором, она изнывает от любви к Мартышке, они бы ошиблись, намекнув ей, что Реджинальд
Одно мешало ей, одно пугало: такая умная девица, как Гермиона Восток, навряд ли уступит свою драгоценную добычу. Да, это пугало ее — и зря; в этот самый момент Гермиона добычу уступала. Когда через двадцать минут Мартышка вошел в комнату, могло показаться, что он только что расстался с тайфуном или иным бичом Божьим, если бы глаза его не сияли тем светом, каким сияют они у людей, изловивших Синюю птицу.
Салли не сразу заметила свет, и впрямь прикрытый платком, которым страдалец вытирал пот, а потому начала с упрека:
— Как ты долго!
— Прости.
— Я выходила на балкон, тебя все нет и нет. Да, я понимаю, тебе надо подумать, но не столько же!
Мартышка опустил платок.
— Я не думал, — сказал он. — Я разговаривал с Гермионой. Салли подскочила.
— Значит, ты ее нашел?
— Она меня нашла.
— И что?
Мартышка подошел к зеркалу и разглядел себя, видимо — в поисках седины.
— Трудно сказать. Как-то все смещается. Ты не попадала в автомобильную катастрофу? Атомный взрыв? Тоже нет? Тогда объяснить не могу. Одно хорошо, мы с ней не поженимся.
— Мартышка!
— Салли!
— Мартышка, дорогой! Значит, мы будем счастливы! Мартышка снова вытер лоб.
— Да, — согласился он, — будем, когда я приду в себя. Как-то ослабел…
— Бедненький! Так было страшно?
— Ужас.
— Что ты ей сказал?
— Ничего. Ну, в начале: «А, вот и ты». Беседу вела она.
— Неужели она и помолвку разорвала?
— Еще как! Знаешь, дяде Фреду место в лечебнице.
— Почему?
— Он с ней поговорил. Удивительно, как она все запомнила!
— Что именно?
— Про собачьи бега, и про вчерашнюю ночь, и про гардероб. Многое.
— Какой гардероб?
— Я пошел за помадой к леди Восток и залез…
— Мартышка! Ты просто герой! Ради меня?
— Ради тебя я что угодно сделаю. Ты же толкнула Поттера в пруд.
— Вот это у нас с тобой и хорошо. Помогаем друг другу. Идеальный брак. Какой молодец твой дядя Фред!
— Ты думаешь?
— Он спас тебя от девицы, с которой ты не был бы счастлив.
— Я ни с кем не был бы счастлив, кроме тебя. А вообще-то, правда, молодец.
— Себя не жалеет. Сладость и свет, сладость и свет.
— Да, многие жалуются. Конечно, место ему в лечебнице, но нам он помог.
— Вот именно.
— Теперь все в порядке.
— Все как есть.
— Салли!
— Мартышка!
Обнимались они достаточно долго, чтобы голливудский цензор покачал головой и велел вырезать метров двести, но все же окно Мартышка видел; и Салли с удивлением заметила, что он цепенеет.
— Что такое? — спросила она.
— Не смотри, — отвечал Мартышка. — Поттер влез на балкон.