Том 7. Дядя Динамит и другие
Шрифт:
— А, черт!
— Вижу, ты помнишь Тогда мне казалось, что он станет лучше, мягче, пощадит свою сестру. Какой же я оптимист!
— Он не щадит сестру?
— Куда там! Дворецкий Пизмарч сообщил, что он обращается с ней, как капитан «Баунти» [91] с последним матросом. Конечно, понять его я могу. Когда она склонит головку набок и спросит: «Что, дорогой?», ангел разорется, а уж тем более — человек, привыкший к повиновению. Судя по реляциям, бедный Бифштекс на шестой-седьмой раз взвивается над столом, изрытая пламя. Да, понять я могу, но для
91
«Баунти» — в 1789 г. на корабле «Баунти» в Тихом океане вспыхнул мятеж. Жестокого капитана и его помощников посадили в шлюпку, и они проплыли 4000 миль. Капитаном был Уильям Блай (1754–1817).
— Нет.
— Прекрасный человек. Мозги уместятся в аптечном пузырьке, но что мозги перед сердцем? Мы познакомились на корабле, когда он служил стюардом. Потом он унаследовал дом в Далидже. [92] Еще позже, уже в начале войны, все боялись, что высадятся немцы, я вступил в эту местную оборону — и что же ты думаешь? Он там! Бывало, дежурим ночью, дрожим, но держимся, мой друг, держимся. Не захочешь — сблизишься. Собственно, мы теперь — как братья. Я устроил его к Бифштексу.
92
Далидж — южный пригород Лондона. Вудхауз учился там в старинном колледже. (Как помните, именно там поселился мистер Пиквик.) Обычно в романах ему соответствует Вэли-Филдз.
— У него есть дом?
— Как не быть, есть.
— Зачем же ему служить?
— Скучает без дела, мой друг. Он ушел на покой в самом расцвете сил. А где он служил, ты припомни! После океана не усидишь на заду. Стюард, говоря строго, тот же дворецкий. Коггз его немного подтянул, и, когда он сказал, что лучше — некуда, Пизмарч отправился к Бифштексу.
— Поладили они?
— Сперва Берту было нелегко. Но теперь, в деревне… Тихая сельская жизнь творит чудеса. Вот я, к примеру. Да, порой я чувствую себя жаворонком в неволе, но разве стал бы я в городе таким спокойным, разумным, быть может — скучноватым… Прости, ты что-то сказал?
— Нет.
— А мне послышалось, сказал.
— Я горько рассмеялся.
— Почему?
— Так, захотелось. Хочу — и смеюсь.
— Пожалуйста.
— Спасибо. А Бастабл твой что-то не меняется.
— Да?
— Да. Ты сам говоришь, рвет и мечет. Не щадит сестру.
— Потому что ездит в город, теряет свидетелей. Но сельская жизнь сотворит свои чудеса, дай только время. Леопардам нелегко менять пятна.
— А хотят они?
— Не знаю. Я видел мало леопардов. Бифштекс — тот исправится. Если бы Барбара с ним не поссорилась, он бы уже исправился. С ней он был бы таким, как в молодости. Какая жалость, однако! Когда ты достигнешь моих лет, ты поймешь, что мир просто кишит разбитыми сердцами. Куда ни взгляни — разбитое сердце. Поссориться так легко… Вот почему я боюсь за Джонни.
— А что с ним?
— Ничего хорошего.
— Он, вроде бы, женится?
— О,
— Это и есть третье горе?
— Именно. Ой! — Граф взглянул на часы. — Бегу! Надо успеть на 3. 26.
— Минутку! Неужели ей не надоело?
— Как не надоесть! Мы вчера с ней завтракали и мне показалось, что она несчастней мокрой курицы. Только и жду расторжения помолвки.
— В чем дело, как ты думаешь? В деньгах? Джонни не очень богат.
— Да, не очень. Хаммер-холл — большой, расходов много, но не такой старинный, чтобы пускать туристов с яйцами и бутербродами. Однако он сдал главный дом Бифштексу, продает мебель, пишет детективы — словом, жениться может. Нет, дело не в деньгах.
Мартышка вдумчиво затянулся сигаретой. Он очень любил свою Салли и не взглянул бы на других женщин, даже если бы они кидались к нему нагишом; но знал, что бывают люди, сходные с Дон Жуаном или Казановой. А что, если старый друг — из их числа?
— Я его давно не видел, — сказал Мартышка. — Как он вообще?
— Ничего, здоров.
— Нет, я имею в виду его душу. Может, у него кто-то есть?
— Ты бывал в тех местах?
— Не доводилось.
— Оно и видно. Там никого нет. Дочь викария вышла за его помощника, дочь врача — за корейского плантатора, они в Кении. Кто еще? Фиби, няня… Словом, влюбиться не в кого.
— Ты с ним поговори.
— Да, надо будет. И построже. Нельзя терзать девичье сердце. А теперь, дорогой Мартышка, прочь с моего пути! Следующий поезд — только в пять сорок.
Если вы не собираетесь зайти в кабачок «Синий боров» или, предположим, в «Клин и колотушку» (оба они разместились через дорогу от станции), то лучше всего взять такси, которым владеет Артур Попворт.
Лорд Икенхем так и сделал; он здесь бывал. День выдался жаркий, и ему не хотелось тащить чемодан целую милю. Договорившись с Попвортом, он собирался влезть в машину, когда от станции донесся крик: «Эй, такси!», сменившийся огорченным аханьем. А уж после этого Гордон Карлайл стал расспрашивать бессловесного носильщика, как ему пройти к сэру Раймонду.
Любезный граф отошел от машины и улыбнулся незнакомцу. Тот ему не очень понравился, но доброта — это доброта.
— Если нам по дороге, — сказал он, — разрешите вас подвезти.
— Спасибо, — отвечал Гордон Карлайл с оксфордским акцентом, который он освоил для профессиональных надобностей. — Мне в Хаммер-холл.
— И мне. Вы собираетесь погостить там?
— Нет… я…
— Жаль. Они ведь пускают гостей за плату.
— Да? Не знал. Зайду по делу и вернусь в город. Собственно, мне к сэру Раймонду.
— Мне чуть дальше. Я вас высажу.
— Большое спасибо.
— Не за что, не за что. Ничего не попишешь, сладость и свет!..
Такси фыркнуло так, словно сейчас взорвется, и тронулось с места. Пассажиры немного помолчали. Граф гадал, что нужно такому типу от Бифштекса; Гордон Карлайл поглаживал спину.
— Жарковато, — сказал лорд Икенхем.
— Да уж, — согласился его спутник. — Представляете себе, жена заставила надеть фуфайку и кальсоны!
— Какой кошмар! А почему?