Том 7. Дядя Динамит и другие
Шрифт:
— Не забуду.
— Каждое утро! Мало-помалу, тихой сапой… В свое время сработает, — закончил граф, выходя в коридор, чтобы направиться в кабинет, где сэр Раймонд Бастабл, по всей вероятности, разглядывал роковой рубин.
Хмурился он больше, чем тогда, когда глядел на корову. Проблем накопилось слишком много, чтобы с обычной легкостью распространять сладость и свет или, как сказали бы некоторые, лезть в чужие дела. Мало хлопот с Джонни, а тут еще Пизмарч и Бифштекс, терзающий несчастную Фиби. Словом, полная программа.
Однако он повторял: «Хвост трубой, Фредерик Алтамонт! И не то бывало.».
Сэр Раймонд
Но пять минут назад мистер Карлайл предъявил письмо племянника и вышел, чтобы он мог спокойно подумать.
Лорд Икенхем вошел в комнату, выражая заботу каждым волоском удивленно поднятых бровей. Многие сказали бы себе: «Ах ты, еще одна жаба попала под борону!» [97] и поспешили скрыться, чтобы не слушать мучительных историй, которые обычно рассказывают такие жабы; многие — но не добросердечный граф. Когда он видел жабу не столько под бороной, сколько под машиной, изрыгающей губительные газы, он забывал о свидании, на которое и так опоздал, и делал все, чтобы облегчить ее муки.
97
жаба попала под борону — отсылка к строке из Р. Киплинга: «жабе, попавшей под борону, трудно это терпеть…»
— Бифштекс! — воскликнул он. — Что это с тобой? На тебе лица нет.
Сэру Раймонду понадобилось время, чтобы должным образом описать всю низость Карлайла, не забывая при этом и племянника. Зачарованный слушатель горестно щелкал языком, сокрушаясь, что человек может так пасть, и виня себя за непредусмотрительность.
— Надо было это предвидеть, — сказал он. — Надо было знать, что таким гадам доверяют только сумасшедшие. По сравнению с твоим Космо, пробочник прям, как шпага, а винтовая лестница — кратчайшее расстояние между точками. Взять хотя бы его усики. Нет, надо было искать другого. Мой покойный отец говаривал: «Ничего не пиши и не верь мужчинам с черными усиками.». А ты, дорогой Бифштекс, сделал и то, и другое.
— Это ты подсказал!
— Неужели? А ведь верно! Я сидел вон там, ты — вон там, сосали мартини, как пылесосы, я и говорю… Да, да, помню. Виноват.
— Что мне с того?
— Угрызения всегда полезны. Стимулируют мысль. Вот моя заработала, как механическая пила. Пожалуйста, план готов! Значит, этот типус гуляет? Ты не знаешь, часом, где?
— Откуда мне знать?!
— Видишь ли, я случайно выяснил, что его очень мучает шерстяная фуфайка. Жена заставила надеть. Возможно, он в саду, чешется. Тогда одежда висит на ветке или лежит на траве. Я могу подойти так, что сучок не скрипнет, и обшарить карманы. Но я сомневаюсь, что он расстанется с таким важным документом. Однако у меня есть и другой план. Ты уверен, что он вернется?
— Конечно, чтоб его черти драли!
— Значит, войдет в эту стеклянную дверь.
— Куда ты?
— Неважно. Когда забелеют луга от ромашек, я непременно вернусь. — И пятый граф выскользнул из комнаты ровно за минуту до того, как Гордон Карлайл вошел в стеклянную дверь.
Мы не осмелимся сказать, что сэр Раймонд принял его приветливо, разве что назвать человека шантажистом — это знак привета. В остальном говорил гость, который был в прекрасном настроении, явственно ощущая, что все к лучшему в лучшем из миров. Письмо хрустело во внутреннем кармане, когда он поглаживал себя по груди, и похрустывание это звучало истинной музыкой. Особенно он разрезвился, перейдя к обсуждению цен.
Он только что назвал свой тариф, заметив при этом, что самое время вынуть перо и чековую книжку, когда усомнился в том, лучший ли это мир. Дверь открылась, вошел Пизмарч, объявляя:
— Инспектор Джервис.
Опознав в новоприбывшем своего недавнего попутчика, Карлайл испытал то самое, что испытываешь, проглотив целую ложку дохлых бабочек. Заметив же, что его взор уже не приветлив, а суров, губы твердо сжаты, он задрожал. Ему припомнилось, как хиромантка на Кони Айленд предсказала за пятьдесят центов, что ему перейдет дорогу злой человек, но даже мысль о том, что деньги окупились, его не утешила.
— Сэр Раймонд Бастабл? — сказал граф. — Добрый вечер, я — по важному делу.
Играл он много и очень гордился, что может сыграть кого угодно, кроме карлика и Джины Лолобриджиды. [98] Однажды, в пригородном коттедже, он воплотил не только ветеринара, подстригающего попугаям когти, но и мистера Роддиса, владельца «Кедров», и мистера Булстрода, его соседа, горюя лишь о том, что ему не довелось сыграть попугая, которого он изобразил бы с неподражаемым блеском.
98
Джина Лоллобриджида (род. 1927) — итальянская актриса, для 50-х гг. — образец женственной красоты (мы видели ее в фильме «Фанфан-Тюльпан»).
Карлайл огорчился. Он не любил полицейских, а уж особенно — когда они приходят в самый неудобный момент. Что же до инспектора, ему не понравились ни взгляд его, ни речи.
— Выверните карманы, — приказал лорд Икенхем.
— А? Что?
— Никаких «А»! Я заметил этого субъекта, — пояснил пятый граф сэру Раймонду, похожему в данный момент на удивленную улитку, — еще в Лондоне, на вокзале. Меня насторожила его повадка. «Карманник, — подумал я. — Мелкий вор, крадет бумажники направо и налево.».
Гордон Карлайл густо покраснел. Нив одном сообществе нет такой четкой иерархии, как у воров. Взломщик смотрит свысока на налетчика, налетчик — на похитителя молочных бидонов. Назовите мошенника карманником, и вы всколыхнете весь его снобизм.
— Когда же, выйдя из такси, я обнаружил, что нет портсигара, вечного пера и пастилок от кашля, опасения мои подтвердились. Что ж вы, любезный? Я сказал, вы-вер-ни-те карманы.
Карлайл тяжело дышал.
— Портсигар? — выговорил он. — Вечное перо? Вы сошли с ума. Я и не сумел бы их украсть!