Том 7. Стихотворения

Сологуб Федор Кузьмич

«Люблю блуждать я над трясиною…»

Люблю блуждать я над трясиною Дрожащим огоньком, Люблю за липкой паутиною Таиться пауком, Люблю летать я в поле оводом И жалить лошадей, Люблю быть явным, тайным поводом К мучению людей. Я злой, больной, безумно-мстительный, За то томлюсь и сам. Мой тихий стон, мой вопль медлительный, — Укоры небесам. Судьба дала мне плоть растленную, Отравленную кровь. Я возлюбил мечтою пленною Безумную любовь. Мои порочные томления, Всё то, чем я прельщён, — В

могучих чарах наваждения Многообразный сон. Но он томит больной обидою. Идти путём одним Мне тесно. Всем во всём завидую, И стать хочу иным.

«Нарядней осени и лета…»

Нарядней осени и лета, Улыбкой юною согрета, И весела и молода, Вольнолюбивою весною Она сияла предо мною, Как незакатная звезда. Но странно, — отзвуки печали В её речах всегда звучали, Такие горькие слова Она порой произносила, Что скорби мстительная сила Брала мгновенные права. Потом опять цвела улыбкой. Хотелось верить, что ошибкой Слова упали с милых уст, — Как иногда шалун-проказник, В лесу бродя в весёлый праздник, Посадит гриб на свежий куст.

«Для меня ты только семя…»

Для меня ты только семя. Ты умрёшь, — настанет время, — Жизнерадостную душу Я стремительно разрушу, И в могилу брошу тело, Чтоб оно во тьме истлело. Из погибшего земного Созидать я стану снова. Новый род к тому ж обману Вызывать я к жизни стану, Новых образов броженье Вознесу в осуществленье, — Но для всех одна кончина. Всё различно, всё едино.

«Когда я в бурном море плавал…»

Когда я в бурном море плавал, И мой корабль пошел ко дну, Я так воззвал: «Отец мой, Дьявол, Спаси, помилуй, — я тону. Не дай погибнуть раньше срока Душе озлобленной моей, — Я власти тёмного порока Отдам остаток чёрных дней». И Дьявол взял меня, и бросил В полуистлевшую ладью. Я там нашёл и пару вёсел, И серый парус, и скамью. И вынес я опять на сушу, В больное, злое житиё, Мою отверженную душу И тело грешное моё. И верен я, отец мой, Дьявол, Обету, данному в злой час, Когда я в бурном море плавал, И Ты меня из бездны спас. Тебя, Отец мой, я прославлю В укор неправедному дню, Хулу над миром я восставлю, И соблазняя соблазню.

«Истомил меня пасмурный день…»

Истомил меня пасмурный день, Извела одинокая скука. Неотступна чуть видная тень, — Повторений томящих порука. Впечатлений навязчивых сеть… Разорвать бы постылые петли! Не молитвой ли сердце согреть? О весёлых надеждах не спеть ли? Но молитвы забыты давно, И наскучили песни былые, Потому что на сердце темно, Да и думы — такие всё злые!

«Верить обетам пустынным…»

Верить обетам пустынным Бедное сердце устало. Тёмным,

томительно-длинным Ты предо мною предстало, — Ты, неразумное, злое, Вечно-голодное Лихо. На роковом аналое Сердце терзается тихо. Звякает в дыме кадило, Ладан возносится синий, — Ты не росою кропило, Сыпало мстительный иней.

«Люблю тебя, твой милый смех люблю…»

Люблю тебя, твой милый смех люблю, Люблю твой плач, и быстрых слёз потоки, И нежные, краснеющие щёки, — Но у тебя любви я не молю, И, может быть, я даже удивлю Тебя, когда прочтёшь ты эти строки. Мои мечты безумны и жестоки, И каждый раз, как взор я устремлю В твои глаза, отравленное жало Моей тоски в тебя вливает яд. Не знаешь ты, к чему зовёт мой взгляд, И он страшит, как острый край кинжала. Мою любовь ты злобой назовёшь, И, может быть, безгрешно ты солжёшь.

«Я не лгу, говоря, что люблю я тебя…»

Я не лгу, говоря, что люблю я тебя, Но люблю для себя и ласкаю, губя. Что мне счастье твоё, что мне горе твоё! Я твоё и своё сочетал бытиё, — И на вечном огне, на жестоком огне Мы в безумной с тобою сгорим тишине, И пылая, сгорая, друг друга любя, Позабудем весь мир, позабудем себя, И великую жертву Творца повторим, И сгорим перед Ним, и развеемся в дым.

«Измученный жгучею болью…»

Измученный жгучею болью, Горячею облитый кровью, Пойми, где предел своеволью, — Я муки сплетаю с любовью. Мучительный труд я приемлю От вечной, незыблемой Воли, — Кто создал и небо, и землю, Тот создал и таинство боли. В безумном восторге мученья Дрожит беззащитное тело. Забыты земные влеченья, И всякая похоть сгорела. Вся прелесть и нечисть земная Свивается призрачным дымом. Единою болью стеная, Ты равен святым херувимам. К престолу Творца и Владыки В нетленную радость вселенной Твои воздыханья и крики Восходят хвалою смиренной.

«Мы поклонялися Владыкам…»

Мы поклонялися Владыкам И в блеске дня и в тьме божниц, И перед каждым грозным ликом Мы робко повергались ниц. Владыки гневные грозили, И расточали гром и зло, Порой же милость возносили Так величаво и светло. Но их неправедная милость, Как их карающая месть, Могли к престолам лишь унылость, Тоской венчанную, возвесть. Мерцал венец её жемчужный, Но свет его был тусклый блеск, И вся она была — ненужный И непонятный арабеск. Владык встречая льстивым кликом, — И клик наш соткан был из тьмы, — В смятеньи тёмном и великом Чертог её ковали мы. Свивались пламенные лица, Клубилась огненная мгла, И только тихая Денница Не поражала и не жгла.