Том 8. Очерки переходного времени

Успенский Глеб Иванович

Провожала дружка милого Я до города Кириллова, До канавы Белозерския, До большой ли что дороженьки, — Иструдила свои ноженьки! Ах! Милаше покорилась… До Череповца в погонюшку гналась, Было лесом идти боязно. Деревнями идти совестно, А по задворкам — собаки злы, По заполью — так ребята удалы…

Так и неизвестно, чем кончилась эта погоня несчастной женщины.

«Частушка» не пропускает без отметки ни одно новое лицо, появившееся в деревне. Пришел солдат, сыровар, о каждом сейчас же сочинена «частушка»; есть поэтому «частушки», где фигурирует и сельский учитель.

Я учителю два слова, — Не

учить до Покрова, Дай повыстрочить платок, А потом учи годок. Желанные родители, Пошли гулять учители, Не буду кофий разливать, Пойду с учителем гулять.

Обо всех этих мужских и женских отношениях горький опыт не девичьей, а уже бабьейжизни поет невеселые песни:

Ой, не рвитесь вы, девицы, Замуж скоро выходить! Вы не верьте молодцам, Хоть и божатся. Они божатся, клянутся, Отойдут — и засмеются. После смеху позабудут, Вас совсем любить не будут. Навязались супостаты, Холосты ребяты; Мимо девушек идут — Шляпы не снимают; Возле девушек сидят — Неучливо говорят…

Есть еще среди крестьянского населения особый класс деревенских жителей, которые чувствуют себя чуждыми в деревне и вполне одинокими. В Новгородской губ<ернии> повсюду можно встретить питомцев Воспитательного дома, сирот, брошенных детей. «Частушки», которые и они, питомцы, сочиняют о самих себе, заметно отличаются от общего любовного тона всех «частушек» оседлой деревенской молодежи.

Наши матки, дурочки, Нас бросали в улочки; Спасибо добрым людям — Вскормили белым грудям! Сиротинка бедный Пристал к девушке одной, Словно к матери родной. Нет! Матушка неродная, Похлебка все холодная. Породнее бы была, Погорячей бы налила!

Все «частушки», которые я привел в этой заметке, заимствованы мною почти исключительно из произведений женского ума; мужских «частушек» я почти не приводил здесь.

4

Если наш крестьянин-земледелец затрудняется новизнами собственной своей теперешней жизни и не может разобраться в мыслях относительно настоящего и будущего, то крестьянин-«рабочий», крестьянин, оторванный от деревни фабрикой, заводом, шахтой, напротив, уже давно вполне определил свое положение, свое настоящее, свое будущее и уже сознательно не может даже и мечтать о каком бы то ни было изменении в своем положении.

Крестьянин все еще пытается истолковать разные новинки времени непременно в собственную пользу. Объявят закон о лесо-охранении,он моментально принимается за лесо-истребление.Почему это? Потому что тогда, после опустошения, к мужикам должныотойти все леса, какие только есть. Часто изменяются рисунки бумажных денег — сегодня одни, завтра другие, — и опять мужик знает уже, зачем это делается: для разных людей будут и деньги разные, — для мужиков одни, для евреев другие, а для купцов третьи. Каждый живи только на свои деньги; тогда «арендатель» может и тысячи рублей совать мужику, но «арендательские» деньги для мужика, все равно что щепки. Посуется, посуется «арендатель», не найдет рабочих и «должен пропасть», а земля «сама собой» к мужикам поступит, потому что они и без денег знают, что с ней делать. [80]

80

До чего в стариках крестьянах вкоренились несбыточные слухи о земле, могут служить два сообщения о тех же самых слухах в «Сельский вестник» (No№ 44–45 и настоящего <90> года: «С юга и с севера России. Из Лысвенского завода, Пермской губ. мастеровой Шеборшин сообщает, что гр. Шувалов предлагает заводским крестьянам покупать у него землю по 13 р. за десят<ину>. „Ее покупают охотно“, но не все общественники; многие из них внимают разнымтолкам, распускаемым ничего не понимающими людьми, о том, что земля отберется и отдастся им даром». Второе сообщение из Кубанской области, Новощербин<ов>ской станицы. «Родственники рабочих, зашедших на заработки в нашу область, пишут, чтобы они не нанимались на зиму, а шли домой,так как вся земля переходит во владение крестьян». Г. Гудай, сообщающий об этом ложном слухе, просит ред<акцию> «С<ельского> в<естника>» разъяснить народу бессмыслицу таких слухов. Редакция точными указаниями на законоположения опровергает эти ложные слухи.

Ничего подобного не

может прийти в голову рабочемучеловеку. Он твердо знает, что жизнь его от юных дней и до могилы будет только растрачиваться, без малейшей для него личной надобности, с самою математическою точностью; растащат ее, расщипят фабрики, заводы, шахты, по часам, по звонкам, по свисткам, а не зря, не «дуром», не как-нибудь. Знает он, что этот унылый и угрожающий свист заводского свистка в темную ночь, до зари и до заутрени, растревожит его и поднимет на усталые ноги.

Знает он, что и сонный вскочит он на этот свист, и сонный станет у станка, и сонный полезет в темную, сырую шахту. Знает он и то, что вовеки не уйти от станка, если только случай, какой-нибудь год необычайного урожая, который вдруг поправит его семью на полгода, не даст ему возможности провести эти полгода «округ» разоренного домишки. Положение рабочеготак определенно, что ему о нем нет никакой возможности «раздумывать», и вот почему «песни рабочих» в точности и полной определенности изображают их подлинное положение, а не мелкие подробности жизни, что мы видим в «частушках».

В руках моих находится несколько песен рабочихв шахтах, полученных [81] с Юга и Екатеринославской губернии. Хотя и смысл их и условия местности вовсе не напоминают ни в чем наших новгородских «частушек», но раз дело зашло о народной песне, пусть читатель узнает кое-что и о том, что думает рабочий человек и как он живет.

Вот рабочий день шахтера.

На Дону открыли знаменитые залежи антрацита и тотчас же принялись за разработку.

81

От С. З. Витьбина.

Там прорыты ямы, норы, Там работают шахтеры. Одна яма там такая, Огромадная, большая, — Сорок сажен глубины, Три аршина ширины. Сверху здания большие, Там машины паровые И канаты дротяные. В них проведен там шнурок, Наверху висит звонок; Только дернешь за шнурок, Сверху вдарит молоток, Верховой дает свисток. Не успел он просвистать, — Накопилось — негде встать! В шахту всех нас швыронуло! Не успел сказать и слово, Уж кричат: «Слезай, готово!» По продольням разошлись, За работушку взялись. Распроклята жизнь шахтера! День и ночь мы работаем, Ровно в каторге сидим, День и ночь мы со свечами Смерть таскаем за плечами! Один бог небесный с нами, Никакой нужды не знаем!

Описывается и гибель шахтера, которого слишком второпях тащат из шахты. Садясь в бадью,

С белым светом он простился: «Прощай, солнце, прощай, месяц, Прощай, белая заря! Все премилые друзья!» Вдруг бадейка всколыхнулась — В шахту бедный полетел!

А вот как живут шахтеры:

Нет, ребятушки, трудней, Как работа шахтерей: Шахтер рубит, шахтер бьет, Под землею ход ведет. Он подходит ко стволу, В гору голос подает: «Вы, бадейные, не спи! Воротные, не дреми! У нас завтра день субботний, На получку все пойдем. Мы получим денег много И в кабак их понесем!» Дует, дует ветерок Из трактира в кабачок. Там бутылки шевелятся И стаканы говорят! Идет шахтер в кабачок, Берет водку, табачок. Пьем мы водку, пьем мы ром, Завтра ж — по миру пойдем! Что шахтерска жизнь проклята. Кто не ведает про то? В божью церковь он не ходит, Он не знает про нее. День и ночь он работает, Ровно в каторге всегда! Придет праздник-воскресенье — Уж шахтер до свету пьян! В кабачок бежит детина — Словно маковка цветет; С кабака ползет детина — Как лутошечка гола! Ой, гола, гола, гола, В чем мамаша родила!