Том 8. Письма 1898-1921
Шрифт:
P. S. Еще попрошу Вас: передать «Голосу Москвы» мою просьбу присылать мне листы наших приложений в количестве 7-10 экземпляров. Живя в Москве, я, конечно, мог бы обойтись без этого, но здесь — другое дело: купить негде, а между тем один, другой, третий экземпляр непременно растащат.
146. Матери. 29 октября <1907. Петербург>
Мама, пишу тебе пока только несколько слов, чтобы ты не беспокоилась. Настроение отвратительное, т. е. было бы совсем мерзкое если бы я не был постоянно занят, — это спасает. Кончаю мистерию, кажется, удачно.
Шуба вышла великолепная. Хоронили Л. Д. Иванову — трогательно — в Лавре. Был «Балаганчик», разные люди, разные дела и прочее. Пишу хорошие стихи. Но подлинной жизни нет и у меня. Хочу, чтобы она была продана по крайней мере за неподдельное золото (как у Альбериха),
Саша.
Напиши, очень ли скверно ты чувствуешь себя?
147. Матери. 27 ноября <1907. Петербург>
Мама, сейчас вот ночь, и я вернулся рано, по редкости случая — трезвый, потому что Наталья Николаевна не пустила меня в театральный клуб играть в лото и пить. Сижу и жду Любу, которая уехала куда-то с Чулковым, потому могу тебе написать спокойно — есть время. Сейчас мы были вместе на концерте Алениной. 30-го мы с Натальей Николаевной читаем в концерте, 1-го она играет фру Сольнес, 5-го мы втроем на Дункан, 6-го читаем «Незнакомку» в «Новом театре» по ролям: Н. Н. (Незнакомка), Мунт, Веригина, Будкевич; я (Голубой), Мейерхольд, Давидовский и др.; 10-го опять Дункан. Днем я теперь пишу большую хронику в «Руно», а Наталья Николаевна занимается ролью, а по вечерам мы видимся — у нее, в ресторанах, на островах и прочее. Снег перепадает, и резкий ветер. Я чувствую себя бодро и здорово, ко мне приходят, помимо приглашателей на концерты, от которых я стал отказываться, — начинающие писатели. Я даю им советы, чувствую, что здоровые и полезные, они рассказывают о публике, о провинции: люди иногда простые, всегда — бездарные.
Я почти поверил тебе, что стихи мои плохи. Люба и Наталья Николаевна уверяют меня в противоположном, но мне кажется, что с лета я не написал ничегоценного, и вообще ценность моя — проблематическая; но мода на меня есть (пока мы были в Ревеле, устроила публика скандал на концерте из-за того, что я не «прибыл»).
На днях Мунт притащила к нам Собинова, я обошелся с ним неласково, что он, кажется, почувствовал: ужасный лакей — толстенький, живчик; знаешь ли ты, что Люба едет с Мейерхольдом на пост и на лето в поездку (с труппой) <…>, потом — на Кавказ, потом, может быть, в Крым с Натальей Николаевной (летом). Она уже условилась с Мейерхольдом. Будет играть в провинции Коломбину, выходные роли и хочет — Клитемнестру. Наталья Николаевна останется первый месяц поста здесь, а потом присоединится к труппе (на Кавказе). Может быть, и я поеду?
Я очень осведомлен в современной литературе и сделал выводы очень решительные: за этот год, в конечном итоге: 1) переводная литература преобладает над оригинальной; 2) критика и комментаторство — над творчеством. Так будет еще лет 50-100, а потом явится большой писатель «из бездны народа» и уничтожит самую память о всех нас. Забавно смотреть на крошечную кучку русской интеллигенции, которая в течение десяткалет сменила кучу миросозерцании и разделилась на 50 враждебных лагерей, и на многомиллионный народ, который с XV веканесет одну и ту же однообразную и упорную думу о боге (в сектантстве). Письмо Клюева окончательно открыло глаза. Итак, мы правильно сжигаем жизнь, ибо ничего от нас не сохранит «играющий случай», разве ту большую красоту, которая теперь может брезжить перед нами в похмелье, которым поражено всерусское общество, умное и глупое.
Жду от тебя письма и целую тебя крепко.
Саша.
148. Ф. К. Сологубу. 2 декабря 1907. <Петербург>
Дорогой Федор Кузьмич.
За надпись на книге Верлэна и за книгу — спасибо Вам от всей моей печальной души. Вы знаете ли, что последнее стихотворение (второй вариант: «Синева небес над кровлей») попалось мне очень давно и было для меня одним из первых острых откровений новой поэзии. Оно связано для меня с музыкой композитора С. В. Панченко, моего давнего и хорошего знакомого. С тех пор ношу это стихотворение в памяти, ибо оно неразлучно со мною с тех дней, «как постигал я первую любовь». И в эти дни, когда я мучительно сомневаюсь в себе и вижу много людей, но, в сущности, не умею увидать почтиникого, — мотив стихотворения и слова его со мной.
Любящий Вас неизменно Александр
149. В. Я. Брюсову. 8 декабря 1907. <Петербург>
Дорогой Валерий Яковлевич.
Спасибо Вам за книгу. Перелистываю стихи, давно запечатлевшиеся в памяти, и опять пленяюсь ими. Многое отсюда я узнал первым в новой русской литературе. Многое — всегда со мной, и так знакомо и привычно, что мне кажется, что Вы испортили строки переделкой; например: «Как узник, брожу близ окон» для меня лучше. Также: «И ждал вершающего дня… И снова ныне вы зрите в суете меня». И другое многое, например в Ревельской поэме. Стихи Ваши — всегда со мной.
Душевно преданный Вам Александр Блок.
150. Матери. 9 декабря <1907. Петербург>
Мама, я получил твои ноябрьские только письма и сам давно уж не пишу тебе. Жить становится все трудней — очень холодно. Бессмысленное прожигание больших денег и полная пустота кругом: точно все люди разлюбили и покинули, а впрочем, вероятно, и не любили никогда. Очутился на каком-то острове в пустом и холодном море (да и морозы теперь стоят по 20 градусов, почти без снега, с пронзительным ветром). На остров люди с душой никогда не приходят, а приходят всё по делам — чужие и несносные. На всем острове — только мы втроем, как-то странно относящиеся друг к другу, — все очень тесно. Я думаю, что, если бы ты была в этом городе, то присоединяла бы к этим трем тоскам свою четвертую тоску. Все мы тоскуем по-разному. Я знаю, что должен и имею возможность найти профессию и надежду в творчестве и что надо взять в руки молот. Но не имею сил — так холодно. Тем двум — женщинам с ищущими душами, очень разным, но в чем-то неимоверно похожим, — тоже страшно и холодно. Погода у всех нас в душе точно такая же, как на улице. — Напрасно ты не пишешь мне иногда, я думаю, что теперь очень способен тебя понимать. Твое письмо о ненужности чтения на концертах совпало с большим вечером «Нового искусства», после которого все мы втроем решили, что я больше читать не стану. Я отказываюсь категорически и с 30 ноября нигде не читал. Только в январе и феврале прочту, потому что чувствую обязанность помочь. Все мне здесь надоело — старинные и нестаринные театры и даже Дункан, перед знакомством с которой я уже забастовал. Напиши мне, как ты себя чувствуешь и когда приедешь? Моя тоска не имеет характера беспредметности — я слишком много вижу ясно и трезво и слишком со многим связан в жизни. — Сейчас я сижу один — вечер, через час воротятся Люба и, вероятно, Наталья Николаевна из Старинного театра (они там вдвоем, я был на премьере, а теперь мое «действо» идет там каждый день — довольно забавно). У меня новая бархатная куртка и огромная книжная полка, и я вышел из ванны — так что предаюсь грустным мыслям с комфортом. Но вины не чувствую. Целую обоих вас. О литературных делах лучше расскажу устно.
Caшa.
151. Л. Я. Гуревич. 21 декабря 1907. <Петербург>
Многоуважаемая Лидия [20] Яковлевна.
Спасибо Вам за Вашу книгу от всей души. Сейчас, ночью, я прочел ее, не отрываясь, с большим напряжением. Хочу сказать Вам, что услышал голос волн большого моря; все чаще вслушиваюсь в этот голос, от которого все мы, интеллигенты, в большей или меньшей степени отделены голосами собственных душ. Сейчас моя личная жизнь напряжена до крайности, заставляет меня быть рассеянным и невнимательным к морю. Но, верно, там только — все пути. Может быть, те строгие волны разобьют в щепы все то тревожное, мучительное и прекрасное, чем заняты наши души.
20
Описка Блока (вместо: Любовь)
Искренно преданный Вам Александр Блок.
P. S. «Действо» получил-спасибо.
152. Андрею Белому. 28 декабря 1907. <Петербург>
Поздравляю Тебя с Новым годом, милый Боря. Не приеду в Москву, очень не хочется. Я и вообще перестал совсем читать на вечерах и почти не вижу людей. У меня очень одиноко на душе, много планов, много тоски, много надежды и много горького осадка от прошлого. По всему этому хочется быть одному, там, где холодно и высоко.
Твой Ал. Блок.