Том 8. Повести и рассказы 1868-1872
Шрифт:
«Король Лир» во второй половине XIX века являлся, несомненно, одной из наиболее популярных в России трагедий Шекспира. Мысль об этом произведении неизменно всплывала в сознании русских литераторов, когда речь шла о дочерней неблагодарности или оскорблении достоинства гордого и властного человека. Так, внутреннее сопоставление героя с королем Лиром современники усматривали в комедии А. Н. Островского «Свои люди — сочтемся!» [205] .
Тургенев в юности с подлинника перевел «Короля Лира». Текст этого перевода был уничтожен (см. письмо к А. В. Никитенко от 26 марта (7 апреля) 1837 г.), но трагедия прочно вошла в сознание Тургенева. В статье о «Записках оружейного охотника» С. Т. Аксакова он цитирует отрывок из этого произведения, а в письме к П. Виардо от 18 (30) апреля 1848 г. сравнивает поэта Гервега с королем Лиром. В кругу литераторов Тургенев считался одним из лучших знатоков Шекспира. Ему А. В. Дружинин сообщал с восторгом, что Толстой уже «понимает Лира и пил за здоровье Шекспира» ( Т и круг Совр,с. 202). К Тургеневу же Дружинин обращался за оценкой своего перевода «Короля Лира» ( Совр, 1856, № 12).
205
См.: НекрасовН. Сочинения Островского. — Атеней, 1859, № 8, с. 472; ср.: ДобролюбовН. А. Темное царство. Сочинения А. Островского. Два тома. — Добролюбов,т. 5, с. 52–53.
Шекспир, его герои и соотнесение их с современными типами были предметом постоянных бесед в литературных кружках 1840-1850-х годов. Однако не только от шекспировских образов, но и от других «мировых типов» отталкивался Тургенев при осмыслении человеческих характеров. Жалуясь, например, А. А. Фету в письме от 26 июля (7 августа) 1867 г. на злоупотребления управлявшего Спасским Н. Н. Тургенева, писатель замечал о нем: «…бьет на мое разорение. Правда — за всё сие — он дает мне понятие о новом интересном типе степного Тартюфа, „злополучного страдальца“ — грабителя…» В другом письме о Н. Н. Тургеневе и его жалобах сказано еще более определенно: «… они могут составить отличный материал для лица „степного Тартюфа“, который так или иначе — а уж угодит в одну из моих повестей» (письмо к И. П. Борисову от 12 (24) февраля 1868 г.). Таким образом, сопоставление современного лица с мировым типом представлялось писателю и прежде материалом, удобным для повести; а выражение «степной Тартюф» в применении к Н. Н. Тургеневу лишний раз говорит о том, что действие повести «Степной король Лир» развертывается в родных писателю местах. Отметим также, что тема «русского Тартюфа» была разработана Ф. М. Достоевским в повести «Село Степанчиково и его обитатели» (1859).
Обитатели Спасского, мать писателя и ее окружение (соседи, приживалы, дворовые, крепостные крестьяне) дали Тургеневу, несомненно, основную долю материала для произведения. В формулярном списке действующих лиц повести указаны некоторые прототипы героев. Каждый из этих прототипов представляет материал для характеристики отдельных черт персонажа. Об одном из таких прототипов Тургенев записывает: «Взять несколько черт из Л. И. Беккера, кэтика» (с. 409). Многие имена, упоминаемые в формулярном списке, не поддаются расшифровке (см.: Mazon,p. 117). Исследователь творчества Тургенева И. С. Розенкранц, пытавшийся определить прототипы героев повести «Степной король Лир», по сути дела немного добавил к данным, зафиксированным в формулярном списке и списке действующих лиц. То обстоятельство, что прототипом богатой помещицы Натальи Николаевны — матушки рассказчика — послужила Варвара Петровна Тургенева, мать писателя, видно из формулярного списка, где характеристика этой героини повести лаконична: «Н<аталь>я Н<иколаевн>а. Матушка» (писателю здесь нечего было уяснять и обдумывать — характер был ему хорошо известен). Сомнения не вызывает и прототип управляющего имением Натальи Николаевны Квицинского; это управляющий Спасского-Лутовинова Н. А. Кишинский. Сам Тургенев замечает в формулярном списке об этом персонаже: «вроде К<ишинско>го» (с. 411).
Розенкранц предлагает дешифровку сравнения в формулярном списке, относящегося к Слёткину: «Фигурой похож на Е. К., только красивее». Е. К., по мнению исследователя, литератор и корреспондент Тургенева Елисей Яковлевич Колбасин ( РозенкранцИ. С. Творческая история повести И. С. Тургенева «Степной король Лир». — Slavia, 1934, Rocnik XIII, Sesit 1, с. 48). Прототипом Житкова он считает — едва ли основательно — кулака-мельника Жикина, с которым Тургенев вел тяжбу (там же, с. 49). Неумелый, лишенный деловой хватки, но прочно усвоивший жандармско-армейские привычки николаевской военщины, Житков совершенно не напоминает всемогущего кулака — соседа Тургенева. Харлов в формулярном списке назван Николаем Сем<еновичем> Протасовым. М. А. Щепкин в своих воспоминаниях рассказывает об истории помещика Степана Ивановича Ярышева — хозяина сельца Меркулово (Протасово тож), жизнь которого чрезвычайно близка к истории «степного короля Лира» (см.: ИВ,1898, № 9, с. 920–921).
Представляется, однако, что прототипом Харлова послужил именно Протасов — «Мценский силач», сосед по имению Шеншиных — родственников Фета. А. А. Фет дал развернутую характеристику Протасова в своих мемуарах «Ранние годы жизни» (М., 1893, с. 61–62). Эта характеристика и сведения о Протасове в мемуарах Фета совпадают с очерком личности Харлова, данным в формулярном списке к повести «Степной король Лир», где он уподоблен Протасову. В мемуарах Фета, с одной стороны, и в «Степном короле Лире», с другой, отразились общие обоим писателям воспоминания об их земляке (см. статью: ЛотманЛ. М. Тургенев и Фет. — В сб.: Тургенев и его современники. Л., 1977, с. 45–46).
Некоторые детали повести заимствованы из жизни друзей и собственного опыта писателя. Так, например, Е. П. Ковалевский верил в пророческое значение плохих снов. Н. А. Некрасов писал о нем Тургеневу 21 мая (2 июня) 1857 г.: «… он был очень весел в Париже, да увидал сон, предсказывающий ему смерть, — и на нем лица нет; пусть-де Тургенев приедет со мной проститься — умру скоро!» ( Некрасов,т. 10, с. 339–340). Болезненные ощущения, которые пережил Харлов после страшного сна и которые он счел за предвестия смерти, довелось пережить самому писателю. 24 мая (5 июня) 1869 г. Тургенев писал П. В. Анненкову: «… пять дней тому назад я, лежа в постели < …> почувствовал вдруг нечто вроде сильного сотрясения… и левая рука моя осталась недвижимой, как дерево. Я испугался, стал оттирать ее правою, и хотя минут через пять чувство в нее возвратилось и я ею действую теперь как следует,
Сообщая Анненкову об основательной переделке повести «Степной король Лир», Тургенев 15 (27) июня 1870 г. писал: «… я столько переделал, что Вам, пожалуй, придется подвергнуться вторичной corv'ee <принудительной работе> чтения». Рукопись была переслана Анненкову, который «взялся продержать корректуру» (см. письмо Тургенева к М. М. Стасюлевичу от 2 или 3 (14 или 15) июля 1870 г.). Именно потому, что Анненков должен был осуществлять связь с редактором «Вестника Европы», Тургенев запрашивал его 3 (15) сентября 1870 г. о времени публикации повести. От Анненкова Тургенев ожидал и первых сведений об отношении читателей к его новой повести. Молчание его советчика и доверенного лица смущало писателя: «Ваше молчание уж точно может быть названо красноречивым, любезнейший Павел Васильевич; безо всякого с Вашей стороны извещения я понял, что мой старик последовал примеру своих старших братьев — „Бригадира“ и „Ергунова“, и получил полное фиаско у нашей публики», — писал он Анненкову 16 (28) октября 1870 г.
Неясные слухи о холодном приеме новой повести доходили до Тургенева сразу же после ее появления. 27 октября (8 ноября) 1870 г. он жаловался Я. П. Полонскому, что его «публика мало поощряет», и утверждал: «„Степной король Лир“ по всему, что я слышу, получил так называемый „succ`es d’estime“ <успех из уважения>, а это для стареющего литератора хуже фиаско…» Однако уже через несколько дней к писателю стали стекаться более благоприятные и вдумчивые отзывы. Прежде всего Анненков поспешил рассеять впечатление, создавшееся у автора, и сообщить ему факты, свидетельствующие об успехе его повести. «То, что вы мне пишете о „Короле Лире“, — отвечал ему Тургенев 11 (23) ноября 1870 г., — меня порадовало. Говоря без обиняков, я на эту вещь употребил все усилия мышц своих; и не совсем приятно было мне думать, что все эти усилия повели к тому, что у нас называется „пшиком“. Оказалось противное, и я радуюсь». От М. М. Стасюлевича, вместе с оттисками повести, Тургенев получил известие о положительном отзыве И. А. Гончарова (см. письмо Тургенева Стасюлевичу от 3 (15) ноября 1870 г.). Тургенев выразил М. М. Стасюлевичу свое удовлетворение тем, что Гончаров одобрил его произведение. Он знал, как резко критикует Гончаров многие его создания (см. письмо И. А. Гончарова И. С. Тургеневу от 28 марта ст. ст. 1859 г. — Гончаров, т. 8, с. 305–311 и ответ Тургенева от 7 (19) апреля 1859 г.). Развернуто свое мнение о «Степном короле Лире» Гончаров выразил в письме С. А. Толстой от 11 ноября ст. ст. 1870 г.: «Вы, конечно, читали „Степной король Лир“. Как живо рассказано — прелесть! Этот рассказ я отношу к „Запискам охотника“, в которых Тургенев — истинный художник, творец, потому что он знает эту жизнь, видел ее сам, жил ею — и пишет с натуры < …> Эти две головки, дочерей Лира, не правда ли живые, бежавшие из грёзовских рамок! И очерчены так легко, почти без красок, будто карандашом: между тем — они перед глазами. Да, Тургенев — трубадур (пожалуй, первый), странствующий с ружьем и лирой по селам, полям, поющий природу сельскую, любовь — в песнях, и отражающий видимую ему жизнь — в легендах, балладах, но не в эпосе» ( Гончаров,т. 8, с. 435). В этом, в целом положительном, отзыве звучит мысль, которую Гончаров и прежде высказывал, в частности в письме Тургеневу от 28 марта ст. ст. 1859 г., о том, что Тургенев — непревзойденный мастер изящных очерков, писанных с натуры, но решительно не способен создавать произведения крупной формы. В дальнейшем, вопреки своим первоначальным положительным отзывам о «Степном короле Лире», в «Необыкновенной истории» (1878), дав волю своему предубеждению против Тургенева, Гончаров в чрезвычайно враждебном тоне порицал попытку Тургенева своеобразно интерпретировать образы Шекспира в этой повести.
«Он <Тургенев> пробовал портить даже Шекспира: ну, там, конечно, испортить не мог. Вышли карикатуры, например, „Степной король Лир“. Зачем было трогать великие вещи, чтобы с них лепить из навоза уродливые, до гнусности, фигуры? Можно ли так издеваться над трагическою, колоссальною фигурою короля Лира и ставить это имя ярлыком над шутовскою фигурою грязного и глупого захолустника, замечательного только тем, что он „чревом сдвигает с места бильярд“, „съедает три горшка каши“ и „издает скверный запах“!! Можно ли дошутиться до того, чтобы перенести великий урок, данный человечеству в Лире, на эту кучу грязи!!
Но Шекспир остался невредим, как невредима осталась бы его бронзовая статуя, если бы мальчишка бросил в нее камешком. Его не обокрадешь» [206] .
В то время как Гончарова отталкивала грубость повести Тургенева, преувеличенное внимание к быту, которое он в ней усматривал, А. А. Фет обвинял писателя в недостаточном знании русской жизни и в чисто литературном, книжном подходе к ее живым, бытовым проявлениям. Фет писал о Тургеневе: «… тут он просто рассказал — но не вышло, хотя и здесь он нарядился в ноги стропил, шалевку и конек крыши и заставил дьячка раздувать паникадило: простое кадило ему в Бадене показалось малым. И как ухитрился дьячок не задувать, а раздувать паникадило?» (письмо И. П. Борисову от 25 октября 1870 г. — ГБЛ,ф. 315, карт. 2, ед. хр. 30) [207] .
206
Сборник Российской публичной библиотеки. Материалы и исследования. Пг., 1924, т. II, вып. 1, с. 37–38.
207
Здесь Тургенев действительно ошибся, назвав кадило (ручную курильницу) паникадилом (паникадило — висячий подсвечник для большого числа свечей).