Том 8. Повести и рассказы 1868-1872
Шрифт:
В Джемме Тургенев стремился воплотить образ девушки искренней и непосредственной, но при этом он, по-видимому, заботился о том, чтобы эта непосредственность не переходила в развязность. Так, в главе XVI, когда Санин отдает Джемме спасенную им розу, первоначально было: «Она вся вспыхнула, крепко стиснула его руку и мгновенно спрятали розу»; готовя наборный текст, Тургенев исключил слово «крепко» (см. с. 238). В главе XIX, где Джемма встречает Санина после скандала в Содене, было: «Джемма встретила Санина; взяла его руку обеими руками, хотела что-то сказать и не могла. < …> Джемма выпустила руку Санина и вернулась за прилавок». Из этого текста Тургенев вычеркнул в беловом автографе слова: «взяла его руку обеими руками» и «выпустила руку Санина и» (см. варианты к с. 294, строки 25 и 35) [213] . В главе XXVIII, когда после объяснения в любви Санин и Джемма встречают Клюбера, было: «Джемма < …> самоуверенно-спокойно < …>
213
Варианты белового автографа и наборной рукописи см.: Т, ПСС и П, Сочинения,т. XI, с. 309–340. Далее варианты, опубликованные в названном издании, приводятся без дополнительного указания страниц публикации.
В образе Полозовой Тургенев стремился сильнее подчеркнуть коварство, жестокость и низменность ее натуры. Так, например, глаза Марьи Николаевны он называет сначала «хищными», а затем заменяет этот эпитет на «алчными» (с. 373); в обращении к Санину слова «проговорила она почти грубо» меняет на «приказала она почти грубо» (см. с. 374); в характеристике, которую Марья Николаевна дает самой себе во время ее первой беседы с Саниным, не очень ясное по смыслу выражение: «я жизни не щажу» — заменяется гораздо более определенным, безжалостным: «я людей не щажу» (см. с. 349); существенна и следующая поправка: в размышлениях Санина о неотвязных чертах образа Полозовой вместо первоначального: «они ухмыляются» — появилось: «они ухмыляются дерзостно» (см. с. 358).
Работа Тургенева над повестью на рукописной стадии заключалась главным образом — и это опять-таки характерно вообще для творческой лаборатории писателя — в тщательной стилистической отделке текста. В этой тонкой и сложной работе художника можно выделить в основном три наиболее характерных вида исправлений.
Первый из них — вычеркивание отдельных слов, фраз или более крупных кусков текста с целью устранения длиннот, снятия лишних эпитетов и необязательных деталей, исключения ненужных авторских пояснений. Например, в главе XIX, в описании дня, предшествующего поединку, в беловом автографе вычеркнуты строки, рисующие душевное состояние Санина (см. вариант к с. 296, строка 16); в картине обморока Эмилио во фразе «тесный цветной галстух сжимал его шею» второй эпитет зачеркнут (см. вариант к с. 258, строки 30–31; см. также варианты к с. 259, строка 6, с. 273, строка 28, с. 316, строка 6); в сцене игры в тресетте был исключен текст, содержащий еще одно упоминание о «величайшей тайне», которую хранил в душе Панталеоне (см. вариант к с. 295, строка 32). Работая над наборной рукописью, Тургенев в разговоре Санина с Полозовым вычеркнул сопровождавшую диалог ремарку: «Полозов глянул на него сквозь свои белесоватые ресницы» (вариант к с. 336, строки 38–39); на той же стадии было снято сравнение речей Полозова с поэтической манерой Некрасова (см. вариант к с. 345, строка 25).
Второй вид исправлений связан с расширением текста: Тургенев вписывает слова и выражения, пополняя и обогащая повествование вновь найденными деталями, сравнениями и т. п. Примеры такого рода встречаются, пожалуй, более часто, чем случаи сокращения текста. Так, в беловом автографе обогащается сцена, когда Панталеоне, возмущенный тем, что Джемма читает комедию Мальца, выражает свое негодование «хриплым голосом, уткнув лицо вперед и растопыря пальцы» (см. вариант к с. 270, строки 14–15); в том же автографе расширено описание комнаты, в которой задремала фрау Леноре (см. вариант к с. 277, строки 35–37), и вписана ремарка, передающая взволнованное состояние фрау Леноре, когда она посылает Санина в сад, чтобы образумить Джемму (см. вариант к с. 310, строки 5–6). Аналогичная правка имеется и на следующей стадии работы. Здесь в рассказ Панталеоне о «великом Гарсиа» в роли Отелло вводится сравнение: «как молния, как тигр» (см. вариант к с. 267, строка 5); расширяется разговор Панталеоне с фрау Леноре о ее покойном муже (см. вариант к с. 277, строки 33–37).
Наконец, третий вид исправлений объединяет случаи замены общих, недостаточно конкретных слов другими — более точными, художественно более выразительными. Об этом можно судить по следующим примерам. Ремарка «начал было Санин» заменяется на «заикнулся было Санин» (вариант к с. 261, строки 42, 43); во фразе «отчаянно, чуть не с криком произнес бедный итальянец» слово «произнес» заменяется на «возопил» (вариант к с. 299, строка 39); в рассказе о прогулке Санина и Эмилио говорилось, что они играли в чехарду «на красивом зеленом лужку» — в наборной рукописи первый эпитет был заменен: «на привольном зеленом лужку» (вариант к с. 319, строки 14–15); в описании «немецкого обеда» в Содене «змеевидный угорь» заменяется на «посинелый угорь» (вариант к с. 284, строка 10).
В основе повести «Вешние воды» лежит автобиографический материал. Указание на это имеется в воспоминаниях Л. Фридлендера, который опирался, очевидно, на высказывания самого Тургенева: «Многое, что он писал, если не всегда, то часто было связано с его жизнью, и связь эта была не только внутренняя, но и внешняя. Например, — начало „Вешних вод“. Как там Санина, так и Тургенева, еще молодого человека, возвращавшегося из Италии домой, во Франкфурте-на-Майне, в кондитерской,
214
Friedl"anderL. Erinnerungen an Turgenjew. — В его книге: Erinnerungen, Reden und Studien. Strasburg, 1905. I Teil, S. 196; русский перевод: ВЕ,1906, № 10, с. 830–831.
Автобиографична в своей основе не только первая, но и вторая часть повести. В письме к племяннице Флобера К. Комманвиль Тургенев, соглашаясь с ее суждением о «Вешних водах», писал 7 (19) августа 1873 г.: «…что же касается второй части, недостаточно обоснованной и не вполне необходимой, то я позволил себе увлечься воспоминаниями». Более подробное высказывание Тургенева об автобиографическом элементе в «Вешних водах» приведено в воспоминаниях И. Я. Павловского: «Весь этот роман — правда. Я пережил и прочувствовал его лично. Это моя собственная история. Госпожа Полозова — это воплощение княгини Трубецкой, которую я хорошо знал. В свое время она наделала много шуму в Париже; там ее еще помнят. Панталеоне жил у нее. Он занимал в доме среднее положение между другом и слугой. Итальянская семья также взята из жизни. Я только изменил подробности и переместил их, потому что я не могу слепо фотографировать. Так, например, княгиня была по рождению цыганкой; я сделал из нее тип светской русской дамы плебейского происхождения. Панталеоне я перенес в итальянскую семью… Этот роман я писал с истинным удовольствием, и я люблю его, как я люблю все мои произведения, написанные подобным же образом» ( PavlovskyIsaak. Souvenirs sur Tourgu'eneff. Paris, 1887, p. 89–90).
Отослав рукопись «Вешних вод» в Петербург и ожидая выхода январской книжки «Вестника Европы», Тургенев, как это часто бывало у него, находился в состоянии неуверенности, не зная, насколько удалась новая повесть, и с нетерпением ожидал читательских откликов на нее и отзывов критики. 6 (18) декабря 1871 г. он писал Я. П. Полонскому: «Настрочил большущую повестищу, которая появится в январском № „Вестника Европы“; не знаю, что из нее вышло — ибо никому ее не читал и никакого мнения еще не слышал; сам же автор, ты знаешь, судья плохой — особенно на первых порах. Он видит не только то, что сделал, но даже то, что хотелсделать; а публика — может быть — ничего не увидит. Посмотрим, что она скажет». 18 (30) декабря, в следующем письме к Полонскому Тургенев возвращается к той же теме: «Моя повесть (говоря между нами) едва ли понравится: это пространственно рассказанная история о любви, в которой нет никакого ни социального, ни политического, ни современного намека. Если я ошибаюсь, тем лучше».
Неуверенность и беспокойство нарастали у Тургенева особенно потому, что от Анненкова, с чьим мнением и вкусом он привык всегда считаться, долго не было никакого письма. 8 (20) декабря Тургенев писал ему: «Молчание Ваше о моей повести заставляет меня чесать у себя за ухом; я начинаю думать, что она Вам не понравилась — и Вы не знаете, как сообщить мне этот факт. Валяйте! Кожа у меня толстая». Той же тревогой проникнуто и письмо к Анненкову от 11 (23) декабря. Только 14 (26) декабря из полученного Тургеневым письма Анненкова выяснилось, что рукопись он прочитать не успел, а сразу же передал ее Стасюлевичу для набора и что он впервые знакомится с повестью только теперь, в корректуре. Дочитав последний лист корректуры «дивной повести», Анненков тотчас же изложил свое мнение о ней в письме от 14 (26) декабря 1871 г.:
«Вышла вещь блестящая по колориту, по энергии кисти, по завлекательной пригонке всех подробностей к сюжету и по выражению лиц, хотя все основные мотивы ее не очень новы, а мысль-матерь уже встречалась и прежде в Ваших же романах. < …> Пророчу Вам крики восторга со стороны публики; такого напряжения поэтической силы, изобретательности и стилистических чудес она давно уже от Вас не получала». Одновременно с этим Анненков высказывает и критические замечания, касающиеся развязки повести: «Я, например, могу понять, что Санин под кнутом Полозовой мог проделывать отвратительнейшие скачки, но не могу понять, как он сделался лакеемее, после пережитого процесса чистейшей любви. Это выходит страшно эффектно в повести — правда! Но и страшно позорно для русской природы человека. Не знаю, может быть, Вы это имеете и имели в виду, но тогда как объяснить изумительную картину великолепнейших связей с Джеммой, без малейшей примеси ядовитого вонючего вещества? Уж лучше бы Вы прогнали Санина из Висбадена домой, от обеих любовниц, с ужасом от самого себя, страдающего, гадкого и не понимающего себя, а то выходит теперь, что человек этот способен одинаково вычмокивать вкус божественной амброзии и жрать калмыком сырое мясо… брр!» Заканчивая письмо, Анненков снова дает высокую оценку повести: «Но что Вам за дело до этих тонкостей, когда Вас ожидает громадный успех и когда я сам, под действием изумительного рассказа, едва мог отыскать причину того осадка на душе, который он оставляет после себя, при самом удовлетворительном ее настроении» ( Рус Обозр,1898, № 3, с. 18–19).