Том 9. Ave Maria
Шрифт:
– Запомни и заруби себе на своем хорошеньком носу: нет некрасивых женщин, бывают только женщины с плохой кожей и плохой походкой. Так говорила, царство ей небесное, мой тренер по акробатике Матильда Ивановна. А она была из потомственных цирковых акробаток, она знала, что говорила. Кожей тебя бог не обидел, пожаловал прямо-таки лилейную. Такая кожа, как у тебя, называется «королевской»; это я так, для сведения. Шея у тебя высокая, красивая, гладкая, без единого намека на складки. Плечи узкие, покатые, как с портретов женщин XIX века, а при твоей высокой груди это очень хорошо смотрится. И ноги вполне приличные, и бедра развитые, и улыбаться можешь хоть до ушей при твоих жемчужных зубах. Но как ты ходишь?!
Ксения даже расплакалась от обрисованной Александрой картины.
– Не распускай нюни, – полуобняла ее Александра. – Мы с Матильдой Ивановной и не таких выучивали ходить. Я дам тебе несколько уроков, и если ты будешь держаться моих правил неукоснительно, то через год пойдешь прилично, еще через два-три года совсем хорошо, а если у тебя хватит упорства и желания, то отлично. Так что любой мужчинка посмотрит на тебя и скажет: «Вот это идет женщина!»
– Я буду ходить, как ты, что ли? – сквозь слезы недоверчиво спросила Ксения.
– Обязательно. А может, и лучше. Объективно у тебя лучше данные, чем у меня, и ты моложе на десять лет. Будешь учиться?
– Б-б-буду, – всхлипывая, согласилась Ксения, – а тебе не жалко меня учить?
– Не жалко, – засмеялась Александра, – наверное, потому что я дура.
– Мне стыдно, но я бы тебя, наверное, не учила, – тихо сказала Ксения.
– А может, и не потому, что дура, а потому, что слишком многим закрыла глаза.
– Зачем ты им глаза закрывала? – удивилась Ксения.
– Порядок такой. Когда человек умирает, полагается закрыть ему глаза. И на фронте, и после войны, я ведь хирург…
– А-а, извини, это я дура, сразу не поняла.
– Да, лучше этого и не знать, я так, сболтнула лишнее, – сказала Александра. – Это мне по документам еще нет тридцати, а на самом деле лет триста, а может, четыреста.
В эту минуту в «дворницкую» вошла Анна Карповна, и разговор сам собою перетек в другое русло.
А словцо «мужчинка» Ксения переняла у Александры. Она вообще жадно перенимала у нее все, что могла. А когда узнала, что Александра собирается защищать диссертацию, то тут же решила последовать ее примеру и вообще не отставать от нее ни на шаг. Так что в том, что Ксения Алексеевна Половинкина стала профессором биологии, была прямая заслуга профессора медицины Александры Александровны Домбровской. Но до этих времен им еще нужно было работать и работать, что, впрочем, обе они умели делать самым наилучшим образом.
Миновав море с правой стороны и горы – с левой, поезд набрал ход и вышел в открытую черную степь без единого огонька. Пришла благоухающая «Красной Москвой» и пудрой «Сирень» проводница, взяла у Адама билет и сунула его в дерматиновую перекидную сумочку со многими ячейками. Потом проводница принесла чуть влажную постель за рубль и спросила у Адама о том, чего вечером, при отходе поезда, пассажирам не полагалось:
– Чаю будете? А то могу вскипятить? С мармалатом. И печенюшки есть.
– Спасибо, не хочется, – вежливо, но достаточно сухо ответил Адам, понимая, что он явно приглянулся проводнице в боевой раскраске.
Когда она ушла, Адам задвинул дверь купе и открыл свой чемодан, чтобы переодеться в классический по тем временам наряд пассажира спального вагона – в темно-синий тренировочный хлопчатобумажный костюм за три рубля и в прикроватные шлепанцы.
Копаясь в чемодане, он с удовольствием отметил, как аккуратно уложила все Ксения, вспомнил, как возник их разговор о поездке. Возник, потому что он не хотел ей об этом говорить, надеясь, что пойдет в республиканское Министерство здравоохранения и
– Нет, – сказали ему в министерстве, – вам давно полагается высшая категория, а вы до сих пор врач первой категории. Сам министр сказал, что такой хирург, как вы, не может не иметь высшей категории. А без курсов повышения квалификации ее нельзя присвоить. Извините, но придется ехать.
И в тот же вечер Адам, наконец, вынул из внутреннего кармана пиджака направление, пролежавшее там с конца декабря, и показал его жене.
Он знал, что Ксения бывает непредсказуема, но все-таки не думал, что до такой степени.
– Класс! – восторженно закричала Ксения, чмокнула Адама в щеку и тут же обратилась к детям, бывшим в соседней комнате: – Дети! Дети! Папа едет в Москву! Дети, думайте о гостинцах!
Александра, Адам и Глафира тут же облепили отца.
– Папа, ура!
– Ура!
– Замечательно! – не умолкала Ксения. – Как я рада! Давно пора!
– Я не хотел, – смущенно сказал Адам, – но только так можно получить высшую категорию. Они настояли.
– И правильно сделали, молодцы! – восторженно глядя Адаму глаза в глаза, продолжала Ксения, потихоньку отлепляя Глафиру Адамовну от колена отца. – Давно пора. И обязательно сходи в институт к Папикову, он снова в силе.
– Да, да, наверное, – пробормотал Адам, невольно отводя глаза. Хоть чувства у него были и не такие тонкие, какие бывают у женщин, но все же он сознавал, что за шелухой всех этих Ксениных восторгов стоит Александра. Говоря языком фронтовых сводок, едва получив информацию, Ксения смогла мгновенно переформировать свои силы и перешла не к обороне, а к контрнаступлению. И самое поразительное, что ни в голосе, ни в сиянии ее глаз, ни в едином движении не было и намека на фальшь. Как сказал бы Ираклий Соломонович: «Все было на чистом сливочном масле». Нет, она была не великая артистка, а женщина – мать троих детей, любящая, полная сил и возможностей, женщина быстрого ума и решительных действий. Ей было что защищать.
Дети ушли в свою комнату обсудить новую данность.
– Может, разыщу Семечкина.
– Скорей всего. Но ты и Александру не забудь навестить, большой привет и ей, и ее маме Анне Карповне. Они такие хорошие люди. И приодеть тебя надо, а то в гости пригласят, а у нее муж генерал.
К поездке в Москву Адаму сшили темно-серый бостоновый костюм. Так называлась шерсть высшего качества – «бостон», наверное, по имени американского города Бостон. Нужно сказать, что жили Адам и Ксения не бедно. Во-первых, на всем готовом, оставшемся от родителей Адама, а во-вторых, потому что его профессия была очень животрепещущей для тех, кто с ним сталкивался по делу, и слава его в республике была велика сама по себе, да еще коллеги не забывали о том, что он работал с самим Папиковым. Нет, речь не о взятках, он их, конечно же, не брал, в те времена лечить за деньги считалось оскорбительным, прежде всего для тех, кто лечит. И с благодарственными подношениями никто к Адаму не приближался на пушечный выстрел. Зато приближались к Ксении. Что-то благодарные родственники больных навязывали ей по так называемым «твердым ценам», которые были ниже реальных в несколько раз, а что-то оставляли инкогнито у дверей квартиры: то ящик, то мешок с фруктами, овощами, балыком, то трехлитровые баллоны черной икры. Нужно заметить, что люди коренных национальностей ни черную икру, ни балык сами не ели, и не потому, что это было не по карману, а потому, что есть икру или рыбу было среди них просто не принято, особенно это касалось людей простых, не удрученных образованностью или должностями. Все эти дары Ксения в основном раздавала соседям, чему те бывали очень рады; командовала раздачей обычно соседка из квартиры напротив тетя Рая.