Том четвертый. Сочинения 1857-1865
Шрифт:
Клаверов. Ну, Набойкин, можешь оставить нас в покое со своею литературой. Черт возьми, однако, эта Клара… и этот старикашка, который никак не хочет понять, что нынче совсем не такое время! Нет, да вы представьте себе мое положение: не дальше как вчера встречается со мной на Невском Шалимов и говорит: «Нам известно, что постройка остается за Артамоновым, и мы надеемся, что ты будешь протестовать!» «Нам»! «Мы»! — ведь вот до чего мы дожили!
Набойкин. Я просто не понимаю тебя, Клаверов!
Клаверов. И я года три тому назад не понял бы, а теперь, к несчастию, понимаю… Да, mes enfants, [109] надо много ловкости, чтоб пробалансировать подобное время!
Набойкин.
Клаверов. Там виноваты или нет, а, стало быть, не можем не придавать, коли придаем. Опять-таки повторяю тебе: нельзя! Представь себе, что ты купил имение, и потом оказалось, что продавец во всех частях обманул тебя: и лес показывал тебе чужой, и в купчею крепость вклеил такие условия, которые ставят тебя в постоянную зависимость от него… Мы все находимся в положении подобного покупщика, мы все идем на неизвестное.
109
дети мои.
Набойкин. Однако неужели же продавец-то Шалимов?
Клаверов. А кто же знает? Кто знает, кто покупает и кто продает, кто хозяин и кто работник? Несомненно одно, что продавец и хозяин — время. Все так перемешалось, что самый проницательный человек не сумеет разобрать, где настоящая сила. Мы сами, люди молодого поколения, люди, не отшатнувшиеся от стариков, служим лучшим доказательством тому, как трудно угадать, где сила. Года три тому назад кто мог бы сказать, что мы будем иметь вес, будем занимать видные места в администрации?
Набойкин. Но ведь это именно потому так и сделалось, что мы не отшатнулись.
Клаверов. Э, любезный! да разве мы не либеральничали, разве мы не именем отрицания ворвались в святилище старчества? И, главное, спрашиваю я тебя, разве не были мы искренни и в либерализме и в отрицании? Нет, мы и либеральничали, и отрицали, и были настолько же искренни и в том и в другом случае, насколько искренни и все эти Шалимовы. Вся штука в том, что Шалимовы пошли несколько дальше и что в пользу их уже не старцы, а мы должны будем расчистить ряды свои. (Бобыреву.) Ты не был у Шалимова?
Бобырев. Нет, не был. (Решительно.) Да и не буду.
Клаверов. Напрасно. С одной стороны, Клара Федоровна, с другой — Шалимов — вот наши puissances du jour! [110] Ты к нам надолго?
Бобырев (робко). Да хотелось бы совсем.
Клаверов. Что, разве в Семиозерске не повезло?
Бобырев. Не то чтобы не повезло, а надоело немного.
Клаверов. Ну, и ты…
Бобырев (инстинктивно привстает). Да, я желал бы… если только это возможно…
Набойкин. Да ты знаешь ли, Клаверов: ведь он женат!
110
властители минуты!
Клаверов. А! женат! И, наверное, на хорошенькой! Уж не в Семиозерске ли нашел себе жену? Не знаю ли я ее; ведь я когда-то был там с сенаторскою ревизией!
Бобырев. Да, жена моя знает тебя.
Клаверов. А как она урожденная?
Бобырев. Мелипольская. Я женат на младшей.
Клаверов. Как же, как же. А ведь знаешь, Бобырев, жена твоя была в девушках удивительная красавица.
Бобырев. Она и теперь недурна.
Клаверов. Как я рад! Так ты хочешь перебраться в Петербург — что ж, это прекрасно!
Набойкин. Клаверов! он хотел обратиться к тебе!
Клаверов. Ну да; понимается. Что ж, я очень рад и, с своей стороны, что могу… Так ты женат на младшей Мелипольской! Как я буду рад возобновить знакомство! Кстати же, у нас, быть может, и место откроется…
Набойкин. Но ведь говорят об каком-то Нарукавникове…
Клаверов. Ну, это еще бабушка надвое сказала.
СЦЕНА V
Те
Князь Тараканов. Bonjour, Клаверов! Мсьё Набойкин!
Клаверов (представляя Бобырева). Мой товарищ Бобырев.
Князь Тараканов. Enchant'e. [111] Меня прислал к вам дядя, Клаверов.
Клаверов. Что прикажете, князь?
Князь Тараканов. Во-первых, попрошу у вас сигару (садится и закуривает), а во-вторых, мой почтенный старец поручил передать вам, что сегодня он чувствует себя совершеннейшим осьмнадцатилетним юношей и потому приглашает вас принять участие в partie fine, [112] которую устраивает сегодня за городом Клара.
111
Очень приятно.
112
пикнике.
Клаверов. Я всегда к услугам князя. Странно, однако ж, что у меня сегодня был Свистиков прямо от Клары Федоровны и ничего не сказал. Быть может, это желание князя, а не Клары Федоровны?
Князь Тараканов. Во-первых, я вам должен сказать, что все это устроилось не далее как несколько минут тому назад, когда Свистиков был уже у вас. Я был у Клары вместе с старцем, который, по всему видно, чем-нибудь с утра себя подправил, потому что был неприлично сладок и отвратительно любезен. Следствием всего этого было несколько живых картин вроде тех, которых и вы бывали свидетелем, а следствием живых картин — предполагаемая partie fine.
Клаверов. Однако вы не совсем лестно отзываетесь об вашем дядюшке, князь!
Князь Тараканов. Напротив того, я думаю, что дядя был бы в восторге, если б знал, что я его признаю способным представлять живые картины. Pauvre vieux! [113] y него только и осталось это самолюбие. Кстати; вы слышали, Клаверов, что вчера за обедом в клубе дядя язык показал Секирину?
Клаверов. Каким же образом?
Князь Тараканов. Как же, как же! Вот видите ли, за обедом зашел разговор об этой эмансипации, ну, и дядя, по обыкновению, начал проповедовать, что все это затеяли красные. По обыкновению также, ему начал слегка подвистовывать в этом же смысле князь Бирюкханов, ну и потекла тут у них беседа поучительности беспримерной (произносит в нос): «Знаете ли вы, князь, что мы накануне революции: ведь мне мои мужики совсем оброка не платят!» — кричит через стол Бирюкханов. «Чего же другого и ожидать можно, когда мы каждый день вынуждены быть в одном обществе с зажигателями!» — отвечает дядя и злобно посматривает на Секирина. «А вы не слыхали, князь, — опять вопрошает Бирюкханов, — говорят, барон Клаус насчет этого записку представил?» А надобно вам сказать, Клаверов, что Клаус действительно подал какую-то записку, которою взывал к милосердию, и просил ни более ни менее как чтоб ничего этого не было: разумеется, записка потерпела полнейший фиаско. Секирин знал о существовании записки, да знал и об участи, которая постигла ее; ему захотелось помистифировать стариков. «Я слышал, что эта записка очень умная», — обращается он к дяде. «Очень умная-с», — отвечает дядя отрывисто. «И я слышал, что она произвела большое впечатление», — продолжает Секирин. «Очень большое впечатление», — огрызается дядя. «И я еще слышал, что все заключения ее приняты и что ничего этого не будет!» — пристает Секирин, а самого его так и сводит от внутреннего хохота. Только можете себе представить удивление присутствующих, когда дядя, вместо ответа, вдруг обращается всем корпусом к Секирину и показывает ему язык!
113
Бедный старик!