Том четвертый. Сочинения 1857-1865
Шрифт:
Набойкин (в сторону). На свои деньги — такой подвиг для них довольно труден!
Ольга Дмитриевна. В самом деле, messieurs, нынешняя молодежь ужасно как-то бессердечна стала. В мое время не нужно было напоминать, ни даже просить; в мое время достаточно было хорошенькой женщине дать маленький намек, и les messieurs [125] готовы были в огонь и в воду, чтоб сделать приятное. Не правда ли, Савва Семеныч? Вы помните, так бывало в наше время?
Набойкин. Ну, я полагаю, что Савва Семеныч охотнее обойдется без огня и воды!
125
мужчины.
Обтяжнов.
Софья Александровна. Да, достаньте.
Обтяжнов. Будет-с. (К Апрянину и Камаржинцеву.) По крайней мере, вы увидите, молодое поколение, как следует служить дамам! (Софье Александровне.) Позволите вместе с ложей прислать букет, belle dame? [126]
126
красавица.
Софья Александровна (улыбаясь). Позволяю и это.
Обтяжнов. Ну вот и прекрасно. И ручку, стало быть, позволите поцеловать?
Софья Александровна. «Стало быть»! Фуй, мсьё Обтяжнов! Уж вы сейчас и платы требуете!
Обтяжнов. Ведь я вас этакую еще знавал, Софья Александровна! (Отмеривает рукой на аршин от полу.) Ну-с, впрочем, это когда-нибудь после. Я, Софья Александровна, никогда не отчаиваюсь. Одна очень миленькая барыня даже мужу на меня пожаловалась, — я и тут не пришел в отчаянье! (Хохочет.)
Софья Александровна. Вы можете быть уверены, что я не пожалуюсь.
Обтяжнов. И представьте себе, какой странный случай! Муж даже совсем не обиделся!
Камаржинцев. У Поля Феваля в последнем романе есть на этот счет прелестная страница!
Обтяжнов. На мой счет?
Апрянин. Нет-с, вообще, насчет мужей.
Набойкин. Вы не забывайте, однако, Савва Семеныч, что доверчивость мужей в этом случае очень плохой знак!
Обтяжнов. Ну да, разумеется, куда же нам с нашей простотой! Я ведь уж объявил почтенному обществу, что мы, старики, больше по части букетов, лож и комнатных украшений. Солидное, господа, солидное — вот наш девиз. А впрочем, Софья Александровна, ручку-то — уж позвольте…
Софья Александровна. Прежде заслужите.
Обтяжнов. Служить я готов. Как это вы сказали, господа: семь или двенадцать подвигов следует совершить?
Набойкин. Насчет этого мнения разделены: изыскания, которым следует мсьё Камаржинцев, утверждают, что семь; другие, к школе которых принадлежит мсьё Апрянин, доказывают, что двенадцать.
Обтяжнов. Чтоб прекратить спор, я готов совершить и семь и двенадцать. Вы довольны, belle dame?
Набойкин (вполголоса Ольге Дмитриевне). Заметьте, однако ж, Ольга Дмитриевна, какие у Обтяжнова с некоторых пор утонченные манеры: belle dame так и не сходит с языка!
Ольга Дмитриевна. Etes-vous m'echant, [127] monsieur Набойкин! (Обтяжнову.) А вы, Савва Семеныч, всё около молоденьких увиваетесь! вам бы, по старой памяти, подле меня
Обтяжнов. Ну уж нет, Ольга Дмитриевна! Хоть я и очень вас уважаю, а Софью Александровну не покину… все-таки потому, что я их вот этаконькую еще знавал! А расцвели-таки вы, Софья Александровна! И ребеночком-то вы уж обещали, а теперь… просто для нашего брата, солидного человека, погибель!
127
Какой вы злой.
Софья Александровна. Смотрите, берегите ваше сердце!
Обтяжнов. Где уж сберечь! И как подумаешь, что ваш Николай Дмитрич так-таки с утра и оставляет вас в одиночестве!
Ольга Дмитриевна. Да, представьте себе! даже вечером очень часто!
Софья Александровна. Что ж тут удивительного, maman? Nicolas служит, не может же он все сидеть подле меня!
Обтяжнов. Ну, нет-с, Софья Александровна, я бы так не поступал-с! Откровенно вам скажу, если б я был вашим мужем, я бы ни на минуту! Помилуйте, с утра до вечера убиваться над какою-нибудь сушью, над какою-то, с позволения сказать, бумажною мертвечиной, когда в глазах находится такая прелестная живая поэма!
Софья Александровна. Вы увлекаетесь, мсьё Обтяжнов!
Ольга Дмитриевна. Ая так нахожу, что Савва Семеныч совершенно прав. Мы, русские женщины, живем какою-то странною жизнью, les messieurs нами пренебрегают, охотнее остаются между собой, особливо с тех пор, как эта скучная политика и разные гадкие вопросы завладели всеми. Иногда по вечерам у Николая Дмитрича бывает очень много messieurs, но все они так и смотрят, как бы поскорей исчезнуть в кабинет, чтоб накуриться и наболтаться разной гадости. А нам даже словечка не промолвят.
Софья Александровна. Maman, можно подумать, что вы жалуетесь!
Ольга Дмитриевна. Еще бы! Я, право, не понимаю этого существования. Il n’y a plus de galanterie [128] — ну, положим, что это так следует, но ведь надо же заменить ее чем-нибудь! Не сидеть же нам, бедным, сложа руки по углам; ведь не забудьте, что женщина недаром считается царицею общества.
Апрянин. Царицею бала, Ольга Дмитриевна!
Набойкин. А по-вашему, бал выше общества?
Апрянин видимо остается недоволен этим замечанием.
128
Нет больше галантности.
В том, что вы сейчас высказали, Ольга Дмитриевна, есть много правды, но что же делать? таково направление века! Если мужчины философствуют, надобно, чтоб и женщины философствовали вместе с ними!
Ольга Дмитриевна (вздыхая). La philosophie `a deux, mais c’est charmant! [129]
Обтяжнов. Вот видите, Ольга Дмитриевна, стало быть, нет худа без добра! Поверьте, что всякое занятие хорошо, когда оно производится `a deux. Вот я целый месяц убиваюсь, доказываю это Софье Александровне! (Хохочет.)
129
Философия вдвоем — это восхитительно!