Том четвертый. Сочинения 1857-1865
Шрифт:
Все хохочут.
Клаверов. Что ж Секирин?
Князь Тараканов. Ну, Секирин, разумеется, поднял дядю на смех… Но дядя был счастлив целый вечер, поехал в театр и там всем и каждому объяснял, какой он совершил гражданский подвиг; наконец, из театра отправился к Кларе, и, ma foi, [114] я не ручаюсь, что, по прошествии законного срока, у меня не будет какого-нибудь контрабандного двоюродного братца!
Клаверов. И всему причиной Секирин! Но вы мне покуда объяснили только первую причину устройства partie fine; вторая…
114
клянусь.
Князь Тараканов. Вторая… есть и вторая, но я вам передам ее после.
Набойкин и Бобырев, видя себя лишними, встают.
Клаверов.
Набойкин. Нет, нам еще нужно кой-куда заехать.
Клаверов (Бобыреву). Так мы еще увидимся! Скажи, пожалуйста, где ты остановился?.. Я непременно… сочту своим долгом. Однако я еще не спросил тебя, Софья Александровна с тобой?
Бобырев. Да, она в Петербурге. Мы остановились покуда у Демута.
Клаверов. Ну, так прошу тебя передать ей мой поклон. Sans adieux, messieurs! [115]
115
Я не прощаюсь, господа!
Набойкин и Бобырев уходят.
СЦЕНА VI
Те же, кроме Набойкина и Бобырева.
Клаверов. Ну-с, князь, вторая причина…
Князь Тараканов. А вы не обидитесь, Клаверов, если я на этот раз позволю себе быть вашим советчиком?
Клаверов. Сделайте одолжение, князь.
Князь Тараканов. Послушайте, зачем вы ссоритесь с Кларой?
Клаверов. Помилуйте, князь, когда же я ссорился?
Князь Тараканов. Ах, боже мой, да неужели же вы думаете, что никто этого не замечает? Даже старик дядя и тот начинает догадываться, — а это его трогает. Скажу вам откровенно, об этом была речь не далее как сегодня, и дядя был даже очень красноречив. Он только и дело, что повторял: стало быть, он не хочет служить со мной! стало быть, он не хочет служить со мной! Между нами, я просто советовал бы вам оставить эту бесполезную оппозицию и продолжать действовать, как действовали прежде. Ведь вы были с нею даже более нежели в приятных отношениях — ну, и хорошо делали! Поверьте, что дядя в тысячу раз снисходительнее взглянет на это маленькое похищение его собственности, нежели на неуважение к его слабости.
Клаверов. Но когда же, какую оппозицию я делал?
Князь Тараканов. А в деле Артамонова — разве не всякий знает, что единственное препятствие к утверждению постройки за этим барином шло от вас? Разве дядя может знать, что Клара получила пятьдесят тысяч, чтобы обделать это дело, и что, кроме того, она в половине у Артамонова…
Клаверов. Будто князь и не знает?
Князь Тараканов. Положительно уверяю вас, нет. Ему просто представили, что один Артамонов может выдержать исправно такое громадное дело, что тут нужен изящный вкус, что торги в таком предприятии вовсе неуместны и так далее и так далее. Конечно, это не рекомендует умственных способностей почтенного старца, но он действует в этом случае de bonne foi [116] — это верно. Но предположим худшее, предположим, что ему известна закулисная сторона этого дела, я все-таки не понимаю, какая охота вам отнимать у этой бедной Клары ее крохи…
116
искренне.
Клаверов. Но ведь это безнравственно, князь!
Князь Тараканов. Э, mon cher! Скажите мне прежде, чго нравственно? Коли разобрать хорошенько эту скучную материю, то, право, окажется… Сознайтесь, любезный друг, что в настоящее время все мы, сколько нас ни есть… немножко… не то чтобы… подлецы (упаси боже!)… а так… благоразумные люди! Ведь вы философ, Клаверов?
Клаверов. Но, наконец, об этом целый город болтает, князь!
Князь Тараканов. Ну, и пусть себе болтает! Неужели вы еще достаточно наивны, чтоб думать, что мы не достаточно сильны? Ну, и пусть себе болтает! Mon cher! чтобы справиться с этими болтающими людьми… il ne faut avoir que de l’impudence! [117] Нужно только однажды навсегда решиться проходить мимо них, не краснея: поверьте, что все уладится! Это болтающее человечество само ждет подачки; оно в театре глазеет на Клару и указывает на нее пальцами, а внутренно волнуется нечистыми помыслами, а внутренно мечтает: ах, кабы и мне попасть в это изящное брение, покрытое батистами, кружевами и блондами! Вот почему я счел возможным сказать, что в настоящее время все, сколько нас ни есть, все мы… благоразумные люди!
117
нужно
Клаверов. Признаюсь вам, князь, я все еще не могу привыкнуть к мысли… я просто боюсь…
Князь Тараканов. Я понимаю это, но поверьте, что вы тревожитесь совершенно напрасно. Во-первых, то, чего вы боитесь, слишком отдаленно: может быть, оно будет, а может быть, и нет, тогда как перед вами есть настоящее, грозящее вам немедленно и непосредственно, если вы не склонитесь перед ним. Во-вторых, вы подозреваете силу там, где, в сущности, существует одна болтовня. Повторяю: нужно только как можно реже краснеть и по временам кидать в толпу двугривенные, чтоб толпа стояла смирно и даже, в избытке восторга, принимала эти двугривенные за червонцы. С этой точки зрения, я вовсе не оправдываю поступка дяди, который показал язык Секирину. Очень может быть, что это поступок гражданина (нет, да вы представьте себе дядю en citoyen! [118] ), но во всяком случае не поступок политического деятеля.
118
в качестве гражданина.
Клаверов. Стало быть, от меня просто требуют, чтоб я не возражал, чтоб я исполнял, как машина…
Князь Тараканов. Ну да… То есть от вас этого не требуют, а желают. Будемте говорить прямо, любезный друг: ведь вы не ответственное лицо, ведь закон ни в каком случае не может обвинить вас?.. из-за чего же вы горячитесь?
Клаверов. Но вы забываете, князь, что у меня есть совесть, что есть, наконец, общественное мнение…
Князь Тараканов. A bas! Vous revenez toujours `a vos moutons! [119] Я, впрочем, уже высказал мое мнение об этих высоких предметах и повторяться не стану. Я вам, как друг, говорю, Клаверов: подумайте! подайте Кларе руку примирения!
119
Довольно! Вы всё повторяете сказку про белого бычка!
Клаверов. А что же вы скажете об Нарукавникове? Ведь, стало быть, меня не хотят в грош ставить, коль скоро суют, не спросясь меня, почти прямо в мой кабинет черт знает кого!
Князь Тараканов. Во-первых, Нарукавников не черт знает кто, а сын откупщика, во-вторых, отец его заплатил деньги и большой приятель Клары, а в-третьих, наконец, я просто не понимаю вас, Клаверов!
Клаверов. Помилуйте, да что ж тут не понимать!
Князь Тараканов. Да разве вам не все равно, кто у вас там копошится в канцелярии? Разве вы не индифферентны к тому, кто строчит все эти отношения, доклады и донесения? Ведь серьезной работы у вас нет? Ведь вы сами очень хорошо знаете, что все ваши занятия тление и дрянь? Ведь если бы у вас даже была серьезная работа, разве вы поручите ее кому-нибудь, помимо самого себя?
Клаверов. Все-таки простая учтивость требовала…
Князь Тараканов. Ну, в этом отношении, точно… Клара виновата! Она, бедняжка, позабыла, qu’il y avait un petit Klav'eroff qu’il faudrait cajoler. [120]
Клаверов. Вы не совсем так выражаетесь, князь…
Князь Тараканов. Pardon, cher, я думал, что в наших приятельских отношениях… Mais nous sommes des amis, c’est convenu! [121] Впрочем, если вы хотите, я беру назад свое выражение.
120
что есть на свете маленький Клаверов и что с ним надо быть ласковой.
121
Ведь мы друзья — решено!
Клаверов (смущенный). Не об этом речь… конечно, если князю угодно, я обязан исполнить его приказание.
Князь Тараканов. Да не смешивайте же, Клаверов, бога ради! Поймите, что тут дядя в стороне и что к вам обращается Клара, которая сгорает нетерпением скрепить взаимный союз! Подумайте, cher, об том, что я говорил с вами, и приезжайте сегодня! (Встает, чтобы уйти.)
Клаверов. Скажите, по крайней мере, кто там еще будет?
Князь Тараканов. Ну, будут разные повесы, вроде дяди… будет Florence, будет Malvina, будет Надежда Петровна… вот я вам скажу, Клаверов, алмаз-то (целует концы пальцев), даром что из россиянок! Грудь, плечи — волна молочная! и притом расчетлива… эта пойдет далеко! Молодых людей будет всего трое: вы, я да Нарукавников. Стало быть, до свиданья!