Том I: Пропавшая рукопись
Шрифт:
— Дай ей еще той дряни. Ради Бога, парень, не умрет же она от этого.
Флора немедленно рявкнула:
— Ты лучше знаешь, да? Тогда сам и лечи!
— Нет, я только…
— Тогда заткнись. Я не собираюсь ее терять!
Только проснувшись, Аш поняла, что спала. Предрассветный полумрак окрасил квадрат окна перед глазами в серое. Аш застонала. Ладони в ледяном поту. Простыни воняют. Она шевельнула плечом, почувствовала прикосновение шерсти к щеке и поняла, что лежит одетая. Кто-то позаботился распустить шнуровку, чтобы одежда не затрудняла дыхание. При малейшем движении, при каждом вдохе в
— Кажется, я поправляюсь — мне больно.
— Что? — Над ней выросла и склонилась тень. Холодный рассвет осветил фигуру Флоры дель Гиз. — Ты что-то сказала?
— Я сказала, что, должно быть, поправляюсь, начинает болеть, — услышала Аш свой задыхающийся голос. Флора поднесла к ее губам знакомую чашку. Аш выпила, пролив половину на желтые простыни.
Странный звук. Она сосредоточилась и сообразила: кто-то скребется в дверь. Флора не успела ответить — вошел человек с железным дырчатым фонарем в руках. Аш отвернула голову от пронзительного света. От боли, отозвавшейся на это движение, прервалось дыхание. Она осторожно скосила взгляд, прикрыв глаза ресницами.
— А, это ты, — пробормотала Аш, узнав вошедшего. — Не знаю, на что сестры жалуются — хренов монастырь так и кишит мужиками.
— Я священник, детка, — смиренно возразил Годфри Максимиллиан.
— Боже милосердный, неужто я так плоха?
— Уже нет, — Флора потрепала ее по плечу. Аш удержалась от крика. Хирург добавила: — Ты вчера слишком много трудилась. Сегодня не выйдет. Все та же длинная скучная история. Она тебе никогда не нравилась. История о том, как капитан пытается подняться на ноги раньше, чем следует. Припоминаешь?
— Помню. Кажется… — Аш мимолетно ухмыльнулась в ответ на улыбку высокой золотоволосой женщины. — И мне уже скучно.
Что-то в прищуре лекаря заставило Аш заподозрить, что не будь она так больна, схлопотала бы хорошую затрещину. «Похоже, я и впрямь плоха!»
— Я привел тебе гостью, — сообщил Годфри. Флора обожгла его взглядом, и он укоризненно вскинул ладонь с толстыми пальцами. — Я знаю, что делаю. Она очень хотела повстречаться с Аш, но должна покинуть монастырь этим же утром. Я сказал, что она может зайти поговорить на несколько минут.
Флора с сомнением смотрела на него через голову Аш. Разрастающийся свет выявил черты бородатого лица священника и сухое лицо человека, в котором нелегко было признать женщину. Аш лежала и слушала.
Годфри говорил:
— Ты ведь тоже меня знаешь, Фл… дитя мое. Тебе, кажется, уже приходилось убеждаться, что я неплохо знаю свое ремесло.
— Какое там ремесло, — проворчала лекарь. — Шарлатанство на потребу невежд. Ладно, Годфри, веди свою гостью.
Аш сделала попытку сесть прямо. Флора опустила фонарь на пол, чтобы свет не бил в глаза. За окном подал голос дрозд, ему отозвался другой, малиновка… и вдруг рассветное небо огласилось пронзительным птичьим хором. Каждая нота шипом втыкалась в голову.
— Вот разорались, — хныкнула Аш.
— Капитано! — раздался над ней звонкий женский голос. Аш узнала по звуку: на вошедшей латы — скрипят и гремят стальные пластины, звенит кольчуга.
Она приподняла голову и увидела у постели женщину лет тридцати пяти. Белый доспех миланского образца, на поясе меч с круглой гардой, итальянский шлем-барбута под мышкой и общее впечатление властности.
— Садитесь, — Аш сглотнула, прочищая рот.
— Меня зовут Онората Родьяни, капитано. note 75
Note75
Онората Родьяни, личность историческая, в повествование введена, видимо, вследствие убеждения рассказчика, что эти две женщины не могли не встретиться. В действительности известно, что Родьяни, после долгой и успешной карьеры наемного солдата, погибла, защищая родной город Кастелльоне в 1472 году.
Женщина осторожно умостилась на стуле, держась совершенно прямо. Ей пришлось подтянуть подбородок за науст-ник, чтобы, повернув голову, проверить, не царапают ли ножны побелку стены. Убедившись в этом, она с улыбкой обернулась к Аш:
— Я никогда не упускаю возможности поговорить с такой же, как я, женщиной-солдатом.
— Родьяни? — Аш, перемогая боль, скосила глаза. — Слыхала о вас. Вы из Кастелльоне. Прежде были художницей, верно?
Гостья странно держала ладони по сторонам лица. Аш не сразу сообразила, что та сложила их раковинами около ушей, и значит, говорить надо погромче. Одна щека у женщины была покрыта черными точками въевшейся пороховой гари. Оглохла от пушечной пальбы.
— Художница? — громко повторила Аш.
— Была, прежде чем стать наемницей. — В полумраке блеснула ее широкая улыбка. — Я еще в бытность мою художницей убила одного: в Кремоне, я там расписывала Тирант. Не повезло насильнику. Тогда я и решила, что драться мне больше по вкусу, чем рисовать.
Аш улыбнулась, признав в рассказе легенду, состряпанную на публику. Наверняка на деле все было сложнее. Распущенные волосы гостьи в дневном свете отливали бы вороновым крылом. Загорелое лицо обещало к старости стать пухлым. «Если доживет до старости», — подумала Аш и выпростала руку из-под простыни:
— Можно посмотреть?
— Можно. — Онората протянула ей барбуту.
Аш взвесила шлем на руке, вызвав очередной взрыв боли, и пристроила на валик рядом с собой; потрогала крепления, ремень, пряжку, обвела пальцем Т-образный вырез.
— Вам нравятся барбуты? Я так ничего не вижу из-под этой чертовой штуковины. А, вы тоже перешли на заклепки в форме розеток?
Женщина потрогала блестящую головку подушечкой пальца.
— Я предпочитаю медные заклепки; они лучше полируются.
Аш вернула ей шлем, заметив:
— И миланские наручи. Я для рук предпочитаю германские.
— Готические латы?
— Рукам в них свободнее, а вот остальное — вся эта чеканка и завитушки — нет! Еще оборочек не хватает!
От дверей, где шептались Годфри и Флора, послышалось фырканье. Аш послала им гневный взгляд.
— Так-так. Хотите взглянуть на мой меч? — предложила Онората. — Жаль, что не могу показать вам своего боевого коня, но мне сегодня же надо уезжать. Во Франции будет война. Вот он…
Женщина встала, чтобы вытянуть меч из ножен. Свист стали, скользящей по тонкому дереву ножен, заставил Аш приподняться на локтях. Она повозилась, опираясь на валик, кое-как уселась и протянула руку к рукояти. На глаза навернулись слезы, Аш их не замечала.