Томка и блудный сын
Шрифт:
– Поговорка правильная, но я не о доме сейчас говорю. Понимаешь, у каждого человека должно быть место, где он счастлив абсолютно – счастлив просто так, независимо ни от чего. Место, где время замирает, где есть только ты. Высокопарно выражаясь, где ты один на один с Богом. С этим местом не связаны ни жены, ни родители, ни братья-сестры. Это может быть что угодно – чердак, где ты играл в детстве, старое кафе, в котором когда-то сидел с любимой девушкой, площадь, где можно покормить голубей… Для меня такое место – здесь.
Сергей беззвучно поаплодировал и усмехнулся:
– А говорите, что когда-то были ментом… ну, в смысле, милиционером.
– А
Одну из них опубликовали в местном издательстве.
Серега так и остался сидеть со вздернутыми бровями. Восхищение было неподдельным. – Да-да, мой юный друг, жизнь порой делает такие виражи, что дух захватывает.
– Не жалеете?
Я не ответил. Поднялся, подошел к кромке воды. Озеро лениво плескалось у ног, журчало, мурлыкало.
– Жалею, не жалею… что ж теперь задаваться пустыми вопросами. Жизнь пишется набело, без черновиков. – Я обернулся. – У тебя, Сереж, есть место, где ты абсолютно счастлив? – Не знаю. Где-то мне бывает хорошо, но чтобы так, как вы описали… – Тебе хорошо в компьютере, правда?
Он виновато развел руками.
– Комфортно, не спорю. Наверно, это плохо, но я ведь не был избалован вниманием. Все время с матерью, а с ней всегда было непросто. Потом появился Игорь… с этим вообще не пошло…
Сложная гамма чувств отразилась на его юношеском лице. Я его понимал. Уж если меня, взрослого мужчину, Игорь Устьянцев поразил несоответствием формы и содержания, то уж парнишку он озадачил по полной. – Цифровой мир проще, – добавил Сергей. – Нолик-единица, нолик-единица… и никаких полутонов.
– В черно-белой гамме долго не протянешь.
– Знаю.
Я вернулся к скамье, сел рядом. Мяса уже не хотелось. Наверно, придется оставить на завтрак. Я открыл предпоследнюю бутылку пива, попутно обратив внимание, что Сергей все еще тянет вторую за весь вечер. – Вот посмотри, падаван, на это бегающее по понтону маленькое чудо с сачком. Смешная?
– Да, колбаса та еще.
– Когда она родилась, я был в страшной депрессии. Да-да, не удивляйся, у мужчин тоже бывает послеродовая депрессия, хотя они не носят детей в пузе девять месяцев и не тужатся на родильном столе. Я испугался. Я понял, что моя жизнь мне больше не принадлежит, что я не смогу больше делать то, что делал раньше. Все теперь подчинялось совершенно другому ритму и распорядку, теперь главный человек – она, орущая, сопящая, писающая и какающая козявка. Плевать она хотела на мои трудности, на мое самочувствие, на мои самобичевания и самокопания. Намок подгузник в три часа ночи – изволь подняться, поменять на сухой, снова укачать, чтобы уснула, а то еще и на руки взять и походить с ней по квартире, пока не захрюкает от удовольствия. Иногда, проснувшись, сидел с ней весь остаток ночи, потом в шесть утра сдавал выспавшейся жене и ехал на службу. В восемь я уже был весь в делах, а вечером дома начиналось все сначала. Не помогало ни кофе, ни коньяк…
Сергей притих. Сидел и слушал, боясь даже вздохнуть. Где-то рядом чирикнул сверчок.
– Первый год жил как в тумане, будто постоянно с похмелья. Вспомнил, каково спать четыре часа в сутки, как в армейском наряде, наслушался истерик и криков по самое не балуйся. Томка, правда, не была проблемным ребенком, как многие другие, но шума все равно хватило с лихвой. И вот теперь… знаешь, не представляю своей жизни без нее. Параллельная
Я сделал паузу. Томка уже легла пузиком на понтон и опустила руку с сачком по локоть в воду. Кажется, девчонка увидела добычу в темной пучине.
– Зачем вы мне это рассказываете? – спросил Сергей.
– А затем, брат, что жизнь до ужасного быстротечна. Вынимай иногда башку из монитора и смотри по сторонам, иначе пропустишь что-то очень важное. Отчим у тебя нормальный. Сложный, конечно, и немного странный, но неплохой.
– Ага, – буркнул Серега, – только ссытся и глухой.
– Чего?
– Я говорю, сиденье на унитазе никогда не поднимает, а так все нормально, конечно.
Я хмыкнул.
– Ладно тебе ворчать. Все-таки первый хороший компьютер тебе подарил именно он, а ради этого можно и потерпеть мокрый унитаз. Впрочем, это все лирика, давай к делу.
Я протянул руку к сумке, лежавшей рядом на песке. Там покоился ноутбук Сергея.
– Мои спецы кое-что выяснили. База, которую тебя попросили взломать, вроде и не совсем пустышка, как нам показалось вначале, но и ничего серьезного собой не представляет. Скажем так, это было сырье, полуфабрикат, недоделка, которую забросили, а потом достали с полки, решив использовать в качестве тренажера. О том, что же на самом деле представляет для них интерес, сможешь поведать только ты. Ваш выход, маэстро.
Парень пристально вглядывался в далекую линию противоположного берега. В тишине снова чирикнул сверчок. Со стороны коттеджей донеслись крики подвыпившей компании. Кто-то направлялся к берегу.
Казалось, пауза будет вечной.
«Давай, давай, – мысленно подбадривал я, – тебе же легче будет».
Сергей сделал один большой глоток из бутылки и начал рассказывать…
21
– Сергей! Ты меня слышишь или нет?!
До сих пор, на семнадцатом году жизни своего отпрыска, мама не понимает, что отвлекать его во время полного погружения не просто вредно, но и бессмысленно. Он все равно ничего не слышит и не видит. Он пребывает в мире цифр, символов, знаков, звуков. Да еще и аська с деловыми контактами.
– Сережа!!
Мать нервничает. Сергей молчит. Он в наушниках. Он знает, что его зовут, потому что в ушах у него не «Металлика», а Альбиони, тихое и печальное адажио. Но он все равно не отзывается. Вызволить парня из плена цифр – еще куда ни шло, но от Альбиони отрывать может только изувер, не слыхавший в жизни ничего прекраснее Киркорова. В какой-то степени мама и есть изуверка.
В конце концов, она появляется на пороге. Уперев руки в бока, плотно сжав губы, готовая разразиться ругательствами, смотрит на Сергея. Сын сидит спиной к двери, лицом к окну. Он видит мать в отражении на темном участке монитора. Ждет. – Ну, Сереж…