Тонкая грань выбора
Шрифт:
– Привет, болезный.
Саня скривил рот в усмешке, подошел и осторожно приобнял его.
– Это еще вопрос, кто из нас болезный. Неслабо тебе рожу рихтанули!
– Пройдет. Вчера хуже было. Сегодня уже почти норма. Вот ребра сильнее болят.
– Грузитесь, дел полно, опаздываем, – послышался голос Генкиного отца из салона авто.
Ребята уселись, мотор заурчал, и машина плавно тронулась с места.
– А мы куда-то торопимся? – поинтересовался Саня.
– У нас поезд через два часа. Сейчас к тебе домой, потом на вокзал.
Саша очумело открыл
– И куда мы?
– В Москву! – бросил Пётр Александрович, не поворачивая головы. – Нечего здесь торчать.
Саня ничего не понял, но уточнять и тем более спорить не стал. Он решил, что Борееву виднее, как лучше поступить в сложившейся ситуации.
******
В купе пахло свежестью, а не пылью, как это обычно бывает, оно оказалось идеально чистым и, к удивлению Матвеева, двухместным. Ребята со скучающими лицами терпеливо выслушали уже заученные наизусть наставления родителей, которые, казалось, не собирались уходить из купе. Затянувшееся прощание прервала дородная проводница, отрывисто приказав всем посторонним покинуть вагон. Расцеловав парней на прощание, родители спешно ретировались и застыли на перроне перед окном купе в ожидании отправления поезда.
Когда ребята остались одни, Саня вдохнул воздух полной грудью, потом с шумом выдохнул, ногой затолкал чемодан под застеленную свежим бельем полку, плюхнулся на нее и осмотрелся. До сегодняшнего дня он ездил только в плацкартных вагонах: открытые купе, набитые простым людом, пропитанные людским потом и ни с чем не сравнимым запахом железной дороги; толпа, синхронно поедающая припасенную курятину, яйца вкрутую и вареную картошку; орущие без конца дети, кашляющие и кряхтящие старики.
– Это что за вагон такой? – поинтересовался Саня. – Сколько стоит?
– СВ, – небрежно бросил Генка. – Других мест не было, а эти дорогие, поэтому и не выкупили.
Саня укоризненно покачал головой, недовольно цокнув языком. В этот момент вагон резко дернулся, и перрон за окном медленно поплыл назад. Ребята придвинулись к окну и замахали родителям на прощание.
– Ты не парься по поводу билетов, – успокоил его Гена, когда вокзал скрылся из вида. – Отец всё сам оплатил, так что…
– Парься – не парься… – недовольно передразнил Сашка. – А всё дурь твоя виновата. Теперь гребём, как подорванные. И перепихон обломал. Только телка зачетная на меня запала, тут же облом. Прикинь, говорит – ждала меня!
– Да лапшу она тебе вешала! – отмахнулся Гена. – Моя тоже чуть из трусов не выпрыгивала. Им без разницы, на кого вешаться. Они же обе укуренные в хлам были. Шалавы – они и есть шалавы.
– Укуренные?! С чего взял?
– Я че, ни разу не грамотный? Духан от них… да и так видно, что перло обеих.
Саня на секунду задумался, припоминая детали своего приключения, и согласно кивнул, словно вновь ощутив странный запах, исходивший от Лениных волос.
– Ладно, проехали. А что с твоими экзаменами?
– Фигня, отец всё решил. Я в старую школу вернусь,
– Почему?
– Узнаешь. Там у неё, как в казарме. Всё по распорядку: шаг вправо, шаг влево… Короче, если что не по её – кранты.
Саня ничего не ответил, отвернулся и уставился в окно. Генка открыл крышку стоящего между ног чемодана, порылся в нем и извлек из-под аккуратно сложенной одежды бутылку армянского коньяка.
– Смотри, у отца втихаря тиснул. Ну что, накатим за успех нашего безнадежного дела? – весело предложил он.
– Не, мне врачиха сказала, что пить нельзя. Хотя бы месяц. Голова, такое дело…
– Как хочешь. А мне нужно, для анестезии – ребра ноют.
Саня, продолжая смотреть в окно, небрежно махнул рукой и расслабленно зевнул. Он почти не лукавил: доктор, хоть и не категорично, действительно просила его воздержаться от употребления алкоголя. Но на самом деле он не хотел портить такой важный момент затуманенным сознанием. Момент начала новой и, как ему казалось, интересной, насыщенной жизни. Вспоминая мамин любящий взор, папин голос, десять лет в школе, уроки, друзей, он думал о предстоящих переменах. О том, что Генка, конечно, накосячил, но если бы не его тупизм, то не сидели бы они сейчас в этом уютном купе, слушая расслабляющий, убаюкивающий перестук колес.
Генка мелкими глотками хлебал коньяк прямо из горлышка, осторожно ухватывая его опухшими губами, а в промежутках между возлияниями продолжал что-то вещать. Саня не слушал, лишь изредка поворачивал голову на звук голоса, глупо улыбался и кивал головой. Наконец Генка, в очередной раз приложившись к бутылке, поставил её на стол, привалился спиной к стене и закрыл глаза. Через минуту он уже крепко спал, равномерно посапывая. Саша оторвался от созерцания бегущего за окном пейзажа, чтобы аккуратно уложить своего попутчика набок и накрыть простынёй.
******
– Матвей. Матвей.
Голос, который звал его, казался незнакомым. Глухой, с какой-то надрывной хрипотцой, он словно пробивался словно плотную, прижатую к ушам вату. Матвеев тяжело разлепил веки, пропуская свет, с трудом сглотнул сухой комок в горле и тут же зашелся частым кашлем. Резкая боль в ключице окончательно прогнала остатки сна. Он непроизвольно застонал и полностью открыл глаза. Его самый близкий друг Гена Бореев стоял, склонившись над ним и внимательно вглядываясь в его лицо.
– Саня, блин! Ну наконец-то очухался!
– Где я? – хрипло выдавил из себя Матвеев.
– В госпитале МВД.
– Что со мной?
– Сквозное в плечо. Почти четыре часа оперировали.
Гена достал телефон, включил экран и зачитал:
– Сопоставили костные отломки. В сосудистой части – всё целое. Короче, доктор сказал, что тебе повезло. Если бы были задеты сосуды, то рука могла перестать двигаться или вообще могли ампутировать.
– Сколько я был в отключке?
– Сейчас одиннадцать утра. Через четыре часа у нас медицинский самолет в Израиль.