Тонкая нить предназначения
Шрифт:
Супруг ее, Андрей Алексеич, во время приездов был молчалив и нелюдим. В столице это был другой человек, а сюда являлась лишь его тень. Едва он переступал порог дома, как тут же мрачнел, некое тяжелое воспоминание стирало с его губ улыбку. Вот вроде бы только что, гуляя вместе с Дашей по окрестностям, был весел и разговорчив, но, едва переступив порог, менялся в лице и замыкался. Что с ним происходило? Может, его тревожили мысли о первой жене, Ольге? В одну из прогулок Даша, набравшись храбрости, завела о ней разговор. «Скажите, мой друг… Я ведь на нее похожа?» – спросила Дарья, и ее сердце замерло в ожидании ответа. Что, если женился на ней Андрей Алексеич лишь
Но что продолжало тревожить ее супруга? Что заставляло в те редкие ночи, когда он оставался в усадьбе, допоздна засиживаться в кабинете и пить коньяк? «Не беспокойтесь, моя дорогая. Служебные дела и здесь не дают мне покоя» – так ответил генерал однажды, когда в одну из таких ночей Дарья вошла в кабинет и застала супруга бродящим из угла в угол и бормочущим себе в усы что-то неразборчивое. «Да вы, мой дорогой Андрей Алексеич, нездоровы! Бледны вон как!» – испуганно ахнула она. «Полноте… Здоров я, как бык. Бессонница только мучает. Проклятая… Идите в постель, не тревожьтесь, милая. Дела казенные, не более того».
– Уж не заболеваешь ли, душа моя? – спросила вскоре после того случая обеспокоенная ее задумчивостью верная Матрена. – Устала, голубушка, допекли тебя мужики окаянные!
– Да нет же, Матрена… Хлопоты меня не утомляют, наоборот… – Даша помолчала, взвешивая, говорить ли нянюшке правду, или скрыть.
– А что же еще? Вижу ведь, давно вижу – не в себе ты, – сокрушалась Матрена. – Огорчаешь ты старуху, не разговариваешь со мной так, как раньше. Все занята да занята. А я помочь хочу. Сердце за тебя кровью обливается. Чувствую, что неспокойно у тебя на душе. Вон как похудела лицом. Что же я матушке твоей отвечу, как мой срок придет? Что плохо следила за ее кровиночкой, не помогала?
– Ах, Матрена… Не вини себя! – воскликнула Дарья, разом решившись. – Тревожит меня Андрей Алексеич. Вот с ним что-то происходит. Как бы он не заболел.
Нянька выслушала ее, пожевала в задумчивости губами.
– Вижу, тоскуешь ты по нему. А не поехать ли тебе опять в столицу? Ежели генерал тут не может быть.
– Я думаю, нянюшка. Может быть осенью, когда… – задумчиво проговорила Даша, размышляя о том, что няня-то права. – Вот приедет Андрей Алексеич через неделю, и я поговорю с ним.
Но вскоре произошло то, что изменило ее планы. Андрей Алексеич не приехал, как обещался, через неделю, вместо него пришло известие об убийстве в Сараево. «Не хочу вас пугать, душа моя, но нехорошие дела складываются…» – приписал в своей записке Андрей Алексеич. «По долгу службы
А еще неделю спустя в кабинет, где Дарья принимала очередной доклад управляющего, постучала Матрена.
– Деточка, поговорить мне с тобой надо… – сказала старуха.
Платок Матрены, всегда аккуратно повязанный, оказался сбит набок, и из-под него неаккуратно выглядывали седые волосы, будто старая нянька, ходившая всегда степенно, так торопилась, что сбилась на бег. Морщинистые руки в темных пятнах то комкали, то расправляли подол фартука. В мутных, выцветших почти до белого цвета глазах стояли слезы. Дарья отослала управляющеего и, впустив няню, плотно закрыла дверь кабинета.
– Деточка… – начала нянька и остановилась, будто споткнувшись. И хоть молчала, но смотрела она на свою любимицу с сочувствием и горем, отчего душа Дарьи в одно мгновение наполнилась тревогой.
– Да говори же! Какая беда стряслась? Не дурные ли вести о моем супруге?
Матрена кивнула и, пока решимость ее не оставила, затараторила:
– Узнала я, что за тайну он скрывает. В деревне люди знают многое. Говорят, что убил он свою первую супругу Ольгу Владимировну. А обставил все так, будто утонула она. Убивец он, твой муж, Дашенька. Женоубивец. Оттого и мучается совестью. Оттого тут и не живет.
…Олеся подняла глаза на подошедшего к ее столику и не смогла скрыть вздоха разочарования. Перед ней стоял невысокий щуплый парнишка в болтающейся на его костлявых плечах замызганной джинсовой куртке и висящих мешком джинсах. Все одежда на нем казалась чужой, заношенной, будто отданной ему из жалости кем-то более крепким.
– Вы – Олеся? – настойчиво переспросил парнишка, чуть удивленный тем, что ему не отвечают.
– Да. Простите, я не предложила вам сесть.
Парень улыбнулся, показав широкую щель между двумя передними зубами, стянул с хилого плеча здоровенный рюкзак и с тяжелым стуком опустил его на свободный стул. В рюкзаке что-то металлически бряцнуло, и парень слегка поморщился. Затем отодвинул ногой другой стул и сел напротив девушки.
– Ну, давайте поговорим!
Она медленно кивнула, еще не в силах прийти в себя после постигшего ее разочарования. Парень снял с головы не менее замызганную, чем куртка, бейсболку и пригладил и без того прилизанные несвежие волосы, стянутые сзади в тощий крысиный хвостик. Вообще в его внешности было что-то крысиное – узкое лицо с острым подбородком и острым носиком, маленькие, темные глазки-бусинки. Даже голос был у него писклявый, а не сочный баритон, как Олесе представлялось. Ему бы подошла кличка «Крыс», но никак не претенциозная «Ягуар».
– Как вас зовут? – спросила Олеся, потому что у нее язык бы не повернулся назвать его сейчас, когда она увидела его воочию, по никнейму. Настроение оказалось безнадежно испорченным, будто девушка и правда возлагала на эту встречу романтичные надежды.
– Матвей, – ответил парень и снова улыбнулся, явив щербинку. Затем, оглянувшись назад, подозвал официантку и попросил большую кружку пива и чипсы. В ожидании заказа за столом воцарилась неловкая тишина, которую девушка не знала, как нарушить, а парень, похоже, не торопился начинать разговор без пива. Получив кружку, сразу сделал три больших глотка и рукавом джинсовки вытер рот.