Тонкая нить предназначения
Шрифт:
– Почему вы считаете, что эти «знания» так уж мне важны? – устало спросила Ольга. – Вся моя математика сейчас заключается в подсчете часов, которые мне удалось поспать, и денег, которых хватит или не хватит на дорогую детскую смесь, потому что от любой другой у моего сына диатез.
– У вас есть сын? – удивленно приподнял брови преподаватель.
– Да. Ему год и четыре. Вы, наверное, забыли, что это такое – не спать ночами, потому что у ребенка то колики, то зубы режутся.
– У меня нет детей. К моему великому сожалению. Мне бы очень хотелось знать, как это – не спать ночами из-за детских колик или режущихся зубов. Но, увы… – Профессор развел руками и улыбнулся как-то по-особому мягко, даже беззащитно, тем самым смутив Ольгу до густой краски на щеках.
– Ой… Извините. Я не знала…
– Вот что, моя дорогая, давайте так. Вы выучите хотя бы один билет, но хорошо. Не просто хорошо, а отлично, – весело предложил Владимир Иосифович. – Вот, допустим, этот…
Он сам вытянул из разложенной
– Тринадцатый. Не очень хороший номер. Я не суеверный, но для тех, кто этот номер не жалует, составил билет так, что он едва ли не самый легкий. Принимаете тему? Вот и отлично! – продолжил профессор, увидев, что девушка едва заметно кивнула. – Вы выучите на «отлично» только этот билет и через неделю придете ко мне на пересдачу. Но только на «отлично», понимаете?
Ольга опять кивнула и слабо улыбнулась.
– Вот и хорошо. Надеюсь, не подведете.
Ольга действительно выучила билет так, что оттараторила теорию без запинки и легко решила предложенную по теме задачу. Ей почему-то было очень совестно не оправдать на этот раз ожиданий профессора. То, что он сделал такую поблажку, накладывало на нее особую ответственность. И ей было особенно радостно увидеть улыбку строгого преподавателя, довольного ее ответом. Прежде чем отпустить ее с поставленной в зачетке отличной оценкой, Владимир Иосифович расспросил девушку о сыне, и Ольга, сама от себя не ожидая, принялась рассказывать долго и подробно. Но, что удивительно, преподаватель слушал ее с искренним интересом и задавал новые и новые вопросы. Из аудитории они вышли вместе, и Владимир Иосифович галантно проводил девушку до метро.
С того откровенного разговора и начались их отношения, которые еще долго ни один из них не мог назвать «отношениями». На их счет сплетничали и злословили, пустили «утку», что это Ольга увела профессора из семьи. Владимир Иосифович был мужчиной видным: высокий, с благородными чертами, с иссиня-черными волосами, с возрастом не утратившими своей густоты и лишь чуть посеребренными на висках. Как собеседник он тоже был увлекателен, к тому же занимал высокое положение, поэтому дамы из преподавательского состава, как молоденькие, так и в возрасте, поглядывали на него с интересом, а кто-то из них даже по-своему ухаживал – угощал домашней выпечкой и приглашал на симфонические концерты. Владимир Иосифович мягко, но настойчиво отвергал «ухаживания» или делал вид, что не замечает женских уловок отдельных преподавательниц. Он был внимателен ко всем, что к стареньким профессоршам, что к молодым аспиранткам, но ни одну из них не выделял. И вдруг такой скандал – он и двадцатилетняя студентка! Оленька для него стала рыжим веснушчатым солнцем, ярко осветившим его жизнь и вернувшим из благородной осени в юную и легкомысленную весну. Могли ли простить ему такое «предательство» дамы из коллектива? Сколько им, Ольге и Владимиру Иосифовичу, пришлось пережить, чтобы отстоять свое право на счастье! Но, несмотря на все препоны и неприятности, злые сплетни и доносы, они смогли выстоять и поженились после того, как Ольга получила диплом. К тому времени молодая женщина была вновь беременной, и Владимир Иосифович летал на крыльях счастья. Весна принесла ему не только солнце и тепло, которых ему недоставало в первом браке, но и неслыханный подарок, на который он уже не смел надеяться – двоих детей. Старшего сына Ольги, Ярослава, он усыновил и воспитывал, как собственного, не делая разницы между родной дочерью и неродным сыном. Одна беда только омрачала счастье, наползала на яркое солнце облачками и иногда проливалась кратковременными дождями – болезнь девочки. Беременность Ольги проходила легко, Олеся родилась в срок, но роды оказались сложными. И то ли виной всему была родовая травма, то ли вирус, который девочка перенесла в младенчестве, то ли врожденная патология, а может, и все три фактора так фатально сложились, но проблемы стали заметны еще в первый год жизни малышки. Олеся долго не садилась, поздно начала ходить. Ее возили к детскому массажисту, наблюдали у лучших врачей, проводили различные процедуры, и периодами казалось, что удается победить болезнь: пусть и не избавиться от нее навсегда, но загнать в долгую ремиссию. И все же, несмотря на болезнь, на все страдания, которые выпали на ее долю, девочка росла доброй, улыбчивой, солнечной и ласковой. Безмерное позднее счастье для своего немолодого уже отца.
– … Володечка, наш чудесный доктор рекомендует отправить Олесю в специальный санаторий, – сказала вечером за ужином мама. – Погоди, сейчас принесу бумажку, на которой все записано.
Владимир Иосифович внимательно изучил принесенный бланк, а затем, что-то обдумывая, постучал пальцами по столу. Ольга не мешала, зная, что муж сейчас думает не столько над тем, в какой санаторий отправить дочь, сколько борется с двумя противоречивыми чувствами. С одной стороны, ему не хотелось расставаться с Олесей надолго, пусть даже на месяц, с другой, он готов был на что угодно для облегчения ее состояния. Редкие каникулы дети проводили дома: Владимир Иосифович, сам не особо любивший поездки и много времени отдававший работе и науке, делал все возможное для того, чтобы его семья путешествовала. То путевки на море, то поездки за границу.
– Я посмотрю, какой лучше, – решил Владимир Иосифович. Дети молча переглянулись, и Ярослав, как старший, спросил за обоих:
– Па, а если Олеся поедет, я тоже с ней?
– Вряд ли, сын. Специализированный санаторий – это не семейный дом отдыха.
– Па, тогда я не хочу, – отказалась Олеся и положила ложку на стол.
– Дочка, ты же слышала, что сказал доктор, – ласково упрекнула ее мама, которая сама была не в восторге от перспективы разлуки.
– Я не хочу туда ехать одна, – прошептала Олеся, и мама беспомощно оглянулась на отца. Тот ел, степенно поднося ложку ко рту, аккуратно глотая и будто не замечая обращенных на него в надежде взглядов. Стороннему наблюдателю показалось бы, что все его внимание поглощено супом, на самом же деле он обдумывал ситуацию. Наконец Владимир Иосифович отодвинул пустую тарелку и перевел взгляд на дочь, которая без всякого аппетита болтала ложкой в супе, и мама не делала ей замечаний, понимая и разделяя ее настроение.
– Олеся, – сказал он серьезным тоном, которым обычно начинал важные разговоры или сообщал новости.
Девочка вскинула на него взгляд, и в ее медовых, как у матери, глазах вспыхнули золотистые искорки надежды. Но отец произнес совсем не то, что она ожидала:
– Дочь, сколько тебе лет?
– Одиннадцать, – удивленно ответила девочка. Как папа мог забыть?
– Одиннадцать. Это уже почти взрослый человек. Не маленькая девочка. И ты должна понимать, как нам всем важно, чтобы ты чувствовала себя хорошо.
– Но я и так чувствую себя хорошо.
– Это прекрасно! Это прекрасно, что ты чувствуешь себя хорошо. – Лицо отца просияло от улыбки. – Но надо, чтобы ты чувствовала себя хорошо долго-долго, а лучше даже – всегда.
– Это невозможно, папа, – фыркнула Олеся, удивляясь его наивности. Ведь всем им уже давно известно, что ее болезнь – хроническая, можно лишь добиваться долгой ремиссии, но излечиться полностью от нее никак нельзя. Можно приостановить процесс ее развития, но не исправить то, что уже разрушено.
– На свете нет ничего невозможного, дочь. Наука не стоит на месте. Впрочем, ты сама знаешь. Я к чему веду этот разговор… Ты уже взрослая и должна понимать, что, если доктор, которому я доверяю, рекомендует санаторий, ты должна туда поехать.
И Олесе ничего не оставалось, как покорно согласиться.
В дороге было интересно и легко, девочка даже совсем не грустила по поводу предстоящей разлуки и не боялась того, что едет в незнакомое место, где останется одна на целый месяц (мама, конечно, пообещала, что будет навещать ее каждый выходной). Олеся смотрела в окно электрички, несущейся по железной реке в берегах зеленых лесов, и представляла, что они всей семьей едут опять куда-то на отдых. Может быть, в этот раз не на морской курорт и не за границу, а в простую деревню, где будет много свободы, свежего воздуха, прохлады быстрой реки и простых и оттого чудесных открытий. Ей уже давно хотелось поехать в деревню к бабушке, как ее школьная подруга Лена Казакова. Но у Олеси не было бабушки в деревне: мамина мама жила в городе, а папина давно умерла. Однако почему бы не помечтать, разглядывая в окно изумрудные кроны густых посадок, чередующихся с похожими на вытканные из желтых и салатных нитей ковры полями? Когда электричка подходила к очередной станции, Олеся скользила внимательным взглядом по платформам с растрескавшимся асфальтом, затем, когда состав начинал притормаживать, всматривалась в лица дачников и местных жителей, будто выискивала в толпе встречающих знакомых. И затем, когда с шумом распахивались двери, переводила взгляд на входящих. Эти люди с загорелыми и потными лицами, в большинстве своем одетые неброско и некрасиво, с корзинами, кошелками и хозяйственными сумками почему-то завораживали ее. Звали их всех одним интересным словом – дачники. Дачники имели полное право гордиться своими достижениями – яркой ароматной клубникой, краснобокой налитой редиской, свежими пучками зелени. «Когда я вырасту, у меня обязательно будет дача!» – решила тогда Олеся.
За всю дорогу девочка, полностью отдавшись своим впечатлениям, не проронила ни слова. Ярослав сидел, уткнувшись в электронную игру, на мониторе которой веселый повар со сковородой в руках бегал из одного угла в другой, пытаясь поймать падающие сверху сардельки, колбасы и сосиски. Пальцы брата двигались с завидной скоростью, и у повара, казалось, вырастали дополнительные руки, которые мелькали сковородками и не давали упасть на пол ни одной сардельке. Ярослава не интересовало то, что за окном, он видел только монитор электронной игрушки. Мама, расстроенная и взволнованная предстоящей разлукой с дочерью, не одергивала, как обычно бывало, сына, говоря, что он слишком долго играет. Ее на этот раз не раздражал даже тихий, но все же слышимый писк, который издавала игрушка. Она будто оцепенела в своих молчаливых переживаниях и тревогах и из желания побороть страхи пыталась сосредоточиться на раскрытой на коленях толстой книге. Но за всю долгую дорогу так ни разу не перевернула страницы. И только папа, делая вид, что его тоже, как и Олесю, увлекают пейзажи, бросал на дочь короткие тайные взгляды, любуясь ею – своей маленькой красавицей, гордостью и надеждой.