Тонкая рябина
Шрифт:
— Пойдемте к нам, Владимир Александрович, я расскажу тебе о ней.
— Товарищ майор, вы уж извините, но, честное слово, мы здесь ни при чем. Вот вещи… пожалуйста, составьте опись, свидетели здесь найдутся. Вот и тетя Груша, и другие соседи. И я охотно верну их вам, их спишут с описи.
— Не надо, — устало махнул рукой Радин. — Какие там вещи. Зачем они мне? Я жену потерял, я жену ищу, а не вещи. До свидания, — и, сопровождаемый дворничихой, Радин медленно пошел по лестнице вниз.
— Увели вас, сволочи окаянные, а мы все, словно как во сне. Молчим, глядим вслед машине, ну, как на похоронах. Жильцы,
— Да бог с ними, с жильцами. Вы, тетя Груша, о жене моей расскажите. Вы видели ее?
— Видела, видела, голубчик. Сама ее у подъезда встренула. Как все разошлись по квартерам, я все стою, жду ее. Знаю ведь, вот-вот должна приехать ваша дорогая супруга. Кабы знала ее в лицо, да знала, в каком она вагоне, сама б на вокзал поехала! — сокрушенно вздыхая, продолжала дворничиха. — Прошел час, что ли, как увели вас, гляжу, а на такси дамочка такая, собою кра-асивая, в хорошем пальте и чемоданчик один маленький, другой поболе. Выходит она, смотрит по сторонам, а глаза удивленные, беспокойство в них. Я к ней. Не вы ли, говорю, будете жена товарища Радина? Она взглянула на меня, побелела вся, глаза сразу круглые стали. А что с ним, говорит, и вся вперед подалась, вот-вот упадет.
Взяла я ее чемоданы и говорю: — Не волнуйтесь. Пойдемте ко мне, он сейчас придет. Не может быть, говорит, не может быть. Что-то случилось. — Нет, нет, говорю, не волнуйтесь, а у самой слезы закапали. Пришли ко мне. Поставила я чемоданы на пол, взяла ее за руки, а они холодные, как лед, прямо вся дрожит. Арестовали его, только что… час назад. — сказала я. Хотела, дорогой товарищ Радин, подготовить ее разными там словами да намеками, но не выдержала, обняла ее да как зареву. Я плачу, а она молчит, ни звука, ни слезинки. Меня даже оторопь взяла. Испугалась я. Милая, говорю, голубушка, не отчаивайся. Может, господь смилостивится, отпустят. Ничего, ни слова, молчит и все в одну точку смотрит, ни слезинки, только еще белее стала. Молчала она, молчала, потом как заплачет: «Я знала это, знала!» А чего «знала», я и не поняла. Вижу, залилась она слезами, легче ей, значит, стало, горе-то слезами отойдет. Сидим мы, плачем обе, а тут еще и Шурка, тоже ревет-заливается.
Потом рассказала я вашей дорогой все, как было. Как ждали вы ее, какволновались. Опустила она голову, слушает, молчит, а слезы такие тяжелые из глаз капают. Пробыла она у меня всего-то час.
— Куда она поехала отсюда? — дрожа от волнения, спросил Радин.
— Не знаю. Привела Шурка ей такси, обняла она меня и говорит: «Спасибо вам, тетя Груша. За себя, за мужа, за все спасибо».
— Адреса не оставила?
— Нет. Да и не до того ей тогда было. Говорит со мной, а сама все думает, думает о чем-то. Видно, любила она тебя крепко, на всю жизнь любила.
— И больше не слышали о ней?
— Нет, товарищ Радин, ничего. Видно, уехала она куда-то.
— А письмо, письмо же от нее получили, — сказала Шура.
— Письмо? — воскликнул Радин.
— Письмо, верно, было, как же я забыла про него, — развела руками тетя Груша. — Да, вроде как еще до войны пришло оно. Ты не обижайся на нас, товарищ Радин, но мы его уничтожили, как получили да прочли. Боялись мы.
— Я не обижаюсь, понимаю все. А что было написано в письме и откуда оно было послано?
— Это уж пусть дочка скажет, она и помнит лучше.
— Письмо было из Ленинграда. Написано, наверное, в 1939 году, да, точно, когда еще финская война была. Письмо со штемпелем «Ленинград», но воинское, без марки. И адрес был на полевую почту. Спрашивала, нет ли каких о вас сведений, не вернулись ли вы. Просила сообщить ей.
— Значит, тогда она еще жива была и на свободе, — задумчиво проговорил Радин.
— Жива и служила в армии. Вы же мне говорили, что она врач, ну, ясно, ее и мобилизовали в армию.
Посидев еще немного, Радин встал.
— Ну, спасибо за новости, дорогие. Хоть что-то узнал о Соне.
— Оставайтесь у нас, товарищ Радин, — предложила Шура.
— Спасибо, но тут я проездом, с фронта на фронт. Буду жив — увидимся, а вот это — вынимая из мешка банку тушенки и полбуханки черного хлеба, сказал Радин — возьмите, пожалуйста.
— Да что ты, товарищ Радин. Будем мы у солдат, защитников наших, паек отбирать, — замахала руками дворничиха.
— Пустяки. У солдата еще есть, его в любом комендантском по аттестату накормят, — обнимая ее, сказал Радин. — До свиданья, дорогие.
— Герой! — глядя на орден и медаль, восхищенно сказала тетя Груша. — Они тебя шпиеном да бандюком обвинили, а ты за геройство смотри какие награды получил.
— Бывает, все бывает, тетя Груша.
Теперь надо было идти в ПУР РККА.
— Итак, Соня была жива, письмо было военное, с номером полевой почты.
Радин несколько раз останавливался, чуть ли не вслух рассуждая обо всем. Письмо! Значит, и спустя три года Соня была одна, продолжала думать о нем, искать его. Нет, она не вернулась к Четверикову, и страшная участь семей военнослужащих, попавших в начале войны в немецкие лапы, не коснулась Сони. Но где же, где она? Если жива, то, может, в осажденном Ленинграде работает в армии зубным врачом?
И эта шаткая версия вдохнула в Радина надежду и покой.
Начальник отдела печати, полковник Баев, худощавый человек, с острым, внимательным взглядом, встретил Радина с приветливой, чисто военной четкостью в словах и действиях.
— Я знаю о вашем прошлом, но его больше не существует. Вы гвардии майор, орденоносец, отличившийся в боях с неприятелем. Писатель. Сейчас военные писатели нужны в армейских и фронтовых частях. А куда б вы хотели?
— Если это возможно, то в любую, хотя бы дивизионную газету Ленинградского фронта, — ответил Радин.
— Туда нельзя. Во-первых. Ленинградская писательская организация до войны была очень значительна, и теперь писатели в армии и флоте защищающих город. Да и блокада.
— В таком случае куда угодно. Служить Родине можно на любом фронте.
— Правильно! — похвалил его Баев. — Я направляю вас в распоряжение Военного Совета Юго-Западного фронта, а там, если захотите, будете работать в любой армейской газете.
Спустя час гвардии майор Радин уже имел предписание ПУР РККА о немедленном отбытии из Москвы к месту своей новой службы.