Тоннель
Шрифт:
Женщина из Майбаха между тем о толстом водителе совершенно забыла и уж тем более его не высматривала. Она только что в который раз прошагала добрых полтора километра по жаре и мечтала сейчас содрать к чертовой матери не только туфли, но и пиджак, рубашку и лифчик. Сбросить на пол, погасить свет и упасть в холодную постель. Ради того чтобы решить наконец досадную проблему с баррикадой (а решать ее было пора), раздачу еды и список пришлось оставить на идиота-лейтенанта, которому она и машину бы помыть не доверила. К тому же добровольцев для водяной экспедиции набрать оказалось непросто, и на уговоры она тоже потратила время, а еще предстояло ведь возвращаться. Часы показывали шесть вечера, и ей впервые начинало казаться, что она может не справиться, не успеть. Поэтому, когда убийца полицейских с глумливой своей улыбочкой сунул руку в одну
То же странное раздражение чувствовал сейчас и седой таксист из Андижона. Во-первых, из-за испорченной молитвы, которую прервали на полуслове. Надменная русская могла и подождать, и даже правильно, важно было заставить ее смирно постоять у стены и послушать, чтоб она поняла наконец: ее глупая еда — не главное. Что дело вообще не в еде. Сбить с нее спесь и научить уважению, а не кидаться ей навстречу, как индейцы за стеклянными бусами.
Но было что-то еще. Точно было что-то еще. Вот уже несколько часов его мучила необъяснимая кислая тревога — из тех, какие бывают на рассвете, когда вдруг просыпаешься с чувством, что случилась беда, но не можешь вспомнить какая. И появление каравана с продуктами тревогу эту не рассеяло, а словно бы, напротив, укрепило. Он стоял напряженный, с кулаками в карманах, морщился от радостных воплей и думал: что? Что? Но ответа не находил.
И даже смешливый убийца полицейских, если присмотреться, растерял изрядную долю былой своей безмятежности. Как-то слишком шумел, суетился, улыбался кривовато и с натугой и все время к тому же оглядывался через плечо, словно оставил без присмотра сумку с деньгами. А потом добровольцы внесли коробки с консервами, и оказалось, что их всего пять штук (как, собственно, и самих добровольцев). Пять мятых картонок печеной фасоли с грибами «Тещина закуска», и больше ничего. И тогда лицо его вытянулось, а улыбка слетела совсем.
— Это что? — спросил он. — Я не понял, стоп, это что? — а потом вдруг дернул щекой и закричал: — Что за хрень, эй! Мы не так договаривались, где остальное?
Голос у него стал неприятно, почти по-женски высокий, и похоже было, он затопает сейчас ногами или пнет коробку.
Победные вопли угасли, наступила растерянная тишина. Темнолицый андижонец поднял голову и вынул руки из карманов, и сразу, как отражение в зеркале, шевельнулся бледный охранник. Пятеро добровольцев, бросивших семьи ради этого сомнительного похода, нервно переглянулись. А вот женщина из Майбаха, наоборот, мгновенно расслабилась, как если бы сняла наконец тесные туфли. Надо было, пожалуй, взять еще упаковку томатной пасты, подумала она и чуть не засмеялась вслух. Двадцать четыре крошечных баночки размером с детский кулачок, и положить сверху. Вышел бы славный штрих.
— Боюсь, пока это всё, — сказала она с видимым удовольствием. — Трудно оказалось найти людей. Понимаете, никто не хотел идти. После всего, что вы тут натворили. А заставить я их не могу, извините.
— Да не вопрос, — ответил ее собеседник, стараясь попасть в тот же небрежный тон. — Нет, ради бога. Только без обид, и воды тогда тоже получите... сколько там по нашему курсу, бутылок десять? А хотя вы же все равно больше не донесете.
Щека у него по-прежнему дергалась.
— А мы и не понесем, — легко ответила женщина из Майбаха, пожимая плечами. — Этот вопрос мы решили. У нас целый там грузовик, помните? Двадцать тонн, — сказала она звучно и приподняла голову, отправляя слова вверх, к бетонному своду. Предвзятый свидетель мог бы предположить, что она делает это нарочно, и вряд ли ошибся бы. — Овощи, фрукты, соки еще... Одних компотов тонны полторы, наверное. Даже яблочное пюре, по-моему. Только начали разбирать, точно не скажу. Так что воду оставьте себе, она вам нужнее.
Ее усиленная эхом реплика произвела эффект не только на защитников баррикады, которые внезапно осознали, что результат их победы и долгожданная награда за верность — это восемьдесят банок «Тещиной закуски» из польского города Белосток. В лагере измученных пикетчиков она и вовсе взорвалась, как осколочная граната. Где-то там, всего
Словом, похоже было, что бунт, которого так жаждал и не добился клетчатый хозяин сеттера, все-таки наконец разразится и будет беспощаден. Защитникам баррикады впервые пришло в голову, что их примерно впятеро меньше и, случись что, никакие укрепления не помогут, поэтому на оборону защитники не бросились, а только мрачно топтались над «Тещиной закуской» и ждали инструкций.
Однако инструкций не последовало. Седой андижонец хмурился и молчал. На протестующих он не смотрел и про пистолет у себя за поясом, очевидно, даже не думал. А веселый русский в кровавой рубашке, который и затеял все предприятие с автобусом и сдвинутыми машинами, много шутил и обещал, что весь тоннель у них «вот тут, ребята, на коленях сейчас приползут», был и вовсе на себя не похож и, главное, больше не улыбался. И сразу стало заметно, что лицо у него вообще-то неприятное, глаза злые, и неясно было, откуда он взялся и зачем они его слушали.
В этот самый момент женщина из Майбаха заметила наконец у автобуса печальную Валерину фигуру. Он стоял посреди раздетой толпы в длинном осеннем плаще, неподвижный как памятник, и всем видом выражал крайнюю степень отчаяния.
— Значит, вот что я предлагаю, — сказала она громко, а затем снова по-ленински вскинула руку и повторила: — Значит, вот что! Я! Предлагаю!
Слов ее, возможно, в общем гвалте никто не разобрал, а вот поднятая рука как всегда сработала. Тем более что в руке этой был могучий непобиваемый козырь — грузовик. Невиданный и чудесный, как земля обетованная, и по обе стороны фронта одинаково надеялись еще раз услышать о нем.
— Мы все очень устали, — сказала женщина из Майбаха в наступившей тишине. — И можем сейчас наделать глупостей. Но вы же понимаете, что это противостояние не имеет смысла. Ну подумайте, что мы тут делим? У нас ведь всё есть — вода, еда, и еды много, там хватит на всех! И все могут пойти с нами. Прямо сейчас. Давайте просто уберем машины, и я обещаю вам...
— Да ну ладно, сестренка, — сказал человек в окровавленной рубашке с неприятным смешком. — Ты давай расскажи нам сначала, что за фигня тут творится. А то сидим второй день как мыши в банке и без понятия — почему сидим-то? Сколько еще сидеть? Я вот не знаю, например, — продолжил он, повышая голос. — Только я одну странную штуку заметил: куда ни глянь — везде ты! Прям удивительно, честное слово. И чего-то я начал думать — ты откуда взялась-то? Ходишь, командуешь, этих туда отправила, тех сюда. А теперь грузовик у тебя с едой, ты смотри, и всем раздадут сейчас задаром. А видел кто-нибудь тот грузовик? Есть он там вообще?
— Слушайте, ну это какая-то уже паранойя, — начала женщина из Майбаха и зыркнула на предателей-добровольцев, которые опасливо мялись в сторонке.
— Ну вот такой я недоверчивый, — перебил ее собеседник. — Без обид, только врешь ты, по-моему, как дышишь, а я такие штуки всегда чувствую. Ты ж не сама по себе, а, деловая такая? Кто-то тебя сюда поставил. А сами они где, оттуда смотрят? Камеры у вас, что ли, какие-то? Может, это вы нас тут и закрыли, а?
Никаких доказательств его обвинениям быть не могло, а уж версия с тайными камерами и вовсе звучала абсурдно, и все же зерно сомнения было посеяно, это видно было по лицам. Защитники и пикетчики одинаково задрали головы и принялись разглядывать потолок, и даже добровольцы смотрели на свою предводительницу с каким-то новым чувством, словно тоже вдруг усомнились в реальности грузовика, хотя видели его собственными глазами.