Тоня Глиммердал

Парр Мария

— И вот — трам-там-там — родилась Тоня-Грохотоня с веснушками на коленках, — говорит гроза Глиммердала, когда рассказывает эту историю тете Идун и тете Эйр.

Бог придумал всё так здорово, что она сама не придумала бы лучше.

Тетки приехали домой несколькими днями раньше намеченного. До них дошли слухи, что снег в этом году сходит в Глиммердале безбожно быстро, и желающим покататься всерьез на лыжах лучше рвануть домой не откладывая. К тому же, по слухам, старший братик чуть не надорвался в этом году, принимая новорожденных ягнят.

— Уж не говоря

о том, — сказала тетя Идун, — что некой Тоне Глиммердал исполняется в этом году десять, и по случаю юбилея будет большой праздник, а его нужно подготовить. Какой торт мы будем печь?

Тоня улыбается широко, как автобус.

— Вообще-то я пообещала Чайке-Гейру дворец из настоящего пряничного теста, — говорит она.

После завтрака Тоня с тетками уносят всё, что нужно для пряников, в старый дом. Теперь он взбодрится и оживет. Тети всегда сразу наполняют его гомоном и друзьями. И переполняют Петером. Тоня знает, что он сейчас примчится. Запаркует «вольво» у хлева и двинется к дому через двор со своей кривой улыбочкой. Даром Гунвальд говорил ему, что пора уже перейти в наступление на любовном фронте. Наверняка он и в эту Пасху не признается тете Идун, что любит ее со второго класса школы — уже, значит, двенадцать лет.

— Если я когда-нибудь влюблюсь — в чем я, правда, сомневаюсь, — то уж во всяком случае сразу скажу об этом своему предмету, — сообщила Тоня Гунвальду, когда они в последний раз обсуждали эту тему.

— И правильно, герр вам Моцарт, — ответил Гунвальд.

В кухне старого дома тетя Эйр встала на лавку, достала сверху огромную форму для выпечки, и они взялись за дело — по выстуженной кухне только мучная пыль столбом.

— Я думаю, над пряничным тестом, если его готовят не в сезон, висит проклятие, — объясняет тетя Идун, когда Тоня разбивает мимо миски третье подряд яйцо. Блюм — говорит яйцо, плюхаясь на стол. Чайка-Гейр сидит в бабушкином кресле-качалке и наблюдает. «Скво-ок!» — вскрикивает он после каждого блюм.

— Может, он думает, я бью чаячьи яйца, — вслух рассуждает Тоня и советует Чайке-Гейру отвернуться и смотреть в другую сторону, если это зрелище так его ранит.

Тоня и тетя Эйр фантазируют и придумывают, что должно быть во дворце. Тетя Идун рисует, считает и говорит, что реально можно сделать. Поднос за подносом с разными пряничными деталями сажаются в печь и вытаскиваются готовыми.

— Мы собьем с толку рождественского деда. Представь, если он примчится сейчас, в апреле, — говорит тетя Эйр, набирая полную грудь пряничного духа.

Пряничные запчасти разложены уже по всем столам и скамейкам. Теперь срочно нужен сироп для склейки.

Сделайте два шага назад, — командует тетя Эйр. — Спасибо!

И берется за сковороду с кипящим сахаром.

Тоне не доводилось еще делать пряничный домик такого размера. Когда приклеили последнюю панель, дом оказался полтора метра в высоту, трехэтажный, с четырьмя арками, двумя башнями и покосившейся верандой. Они даже флагшток не забыли. Дом готов рухнуть от одного косого взгляда, но тетя Эйр клянется и божится, что ее сироп держит лучше любого суперклея.

— Чайка-Гейр будет жить как граф! —

говорит она.

И тут только Тоня бросает взгляд на часы. Половина четвертого! Как так?

— Гунвальд! — вскрикивает она.

Как она могла напрочь о нем забыть? А Хейди, как там Хейди?

Тоня заметалась — с чего начать, куда бежать?.. Грядут слишком важные события. Она выскакивает в прихожую и сталкивается в дверях с Петером.

Папа уже завел мотор. Он собирается встретить Гунвальда на пристани и спрашивает, поедет ли Тоня с ним. Она качает головой. Нет, она побудет с Хейди!

Львиные кудри пляшут на весеннем солнце. Надо же, как всё бывает странно. Гунвальд и Хейди. Папа и дочка. И они не виделись почти тридцать лет. Тоня во все лопатки несется вниз под горку.

Но едва вбежав на хутор Гунвальда, она понимает: что-то не так. То ли темные окна, то ли полная тишина, то ли дом так на нее смотрит. Тоня взбегает по ступеням и распахивает дверь.

— Хейди?!

Она обегает весь дом. Вверх-вниз по лестницам. Всю тысячу комнат. Спальня. Мастерская. Гараж. Хлев. Она кричит, зовет Хейди. Ни звука. Ни Хейди, ни щенок не отзываются.

А потом она находит на кухне записку. «Спасибо. Я».

Тоня не в силах произнести ни слова. Она стоит у кухонного стола и перечитывает записку раз за разом.

Хейди уехала.

Когда папа с Гунвальдом въезжают на хутор, Тоня сидит на ступеньках с мокрыми дорожками на щеках. Папа помогает Гунвальду вылезти из машины. И вот огромный Гунвальд стоит и смотрит завороженно на свой двор, и свой дом, и свою долину Глиммердал, но дольше всего он смотрит на заплаканную Тоню.

Он как будто бы сдувается. На это так больно смотреть, что у Тони сдавливает сердце. Всхлипывая, она срывается с места и бежит к Гунвальду. Она обхватывает руками своего огромного лучшего друга в районе живота и зарывается лицом в его куртку. Она стискивает Гунвальда изо всех сил, чтобы он понял, как она его любит.

И так они стоят, Тоня и Гунвальд, а вокруг поет на все голоса весна, и река Глиммердалсэльв наполняет долину полнозвучным, громким гулом.

Глава двадцать восьмая, в которой тетя Эйр делает на лыжах сальто, Тоня — почти что сальто, а Уле — то еще сальто

— Айда на самую вершину! — горячо уговаривает Уле и тычет лыжной палкой в Зубец.

Тоня мотает головой.

— Спятил? Сначала научись стоять на лыжах. Ты забыл, что потом надо будет еще и спускаться?

— На лыжах я, слава богу, стою! — сердито огрызается Уле.

— Пока не очень, — честно говорит Тоня.

Брур беззвучно смеется у них за спиной.

Уле, Брур, Гитта и их мама снова гостят в Глиммердале. Весна увела ребят гораздо дальше в горы, чем в прошлый их приезд. Но Клаус Хаген и сейчас может слышать их голоса, стоит ему прислушаться. Попробуй вести себя тихо в апрельском снегу вместе с Уле, который стоит на лыжах четвертый раз в жизни!