Тоня Глиммердал
Шрифт:
— Хейди, ну пожалуйста!!!
Ноль внимания. Можно подумать, Хейди там умерла. Чтобы подбодрить себя, Тоня начинает напевать «Черный, черный козлик мой». Она поет куплет за куплетом и, спев последний, снова начинает с первого.
Никто не умеет петь «Черного козлика» лучше меня, гордо думает Тоня. И никто не играет его лучше Гунвальда, добавляет она мысленно.
Не успевает она так подумать, как вступает скрипка.
Вот тут Тоня испугалась всерьез. Ей
— Неужели я умираю от холода? А иначе почему я слышу, как Гунвальд играет на скрипке?
Тоня выпрямляет спину и качает головой.
«Черный козлик» доносится из-за запертой двери. Но теперь Тоня слышит, что это не Гунвальдова скрипка.
Играют совсем по-другому. И скрипка как будто бы озорничает, забавляется, так что мелодия звучит похоже на песню про козлика, но все же иначе.
Тоня зачарованно слушает. И щенок тоже. Он таращится из-под Тониного свитера, ничего не понимая.
Скрипка смолкает. Тоня поднимается на ноги и прижимается ухом к двери. Вдруг кто-то берется изнутри за ручку и резко распахивает дверь, и Тоня Глиммердал вваливается в дом, точно куль с картошкой. Она успевает развернуться и грохнуться на спину, чтобы не придавить щенка и не сделать из него лепешку.
Тоня лежит на полу, мокрая, как овца на пастбище. Над ней стоит Хейди со скрипкой в руке и молчит.
— Я принесла тебе собаку, — говорит Тоня с пола.
Хейди смотрит на торчащую из ворота головеху.
— В жизни не видела такой уродливой собаки, — говорит она.
Тоня кивает.
— Зато она не кусается.
Хейди протягивает руку и молча помогает Тоне встать.
Потом Тоня сидит на диване в самом теплом свитере Хейди, надетом прямо на голое тело. Он как большая и теплая ночная рубашка. Мокрая одежда сушится у печки. Ей налито какао в ее чашку. Фантастическое какао из черного шоколада с чили. Тоня никогда такого не пробовала.
Она наклоняется к чашке, потом выпрямляется и прокашливается.
— Хейди, я не хотела, чтоб так получилось с собакой.
Хейди машет рукой: ладно, чего уж теперь…
— Это была не собака, а людоед бешеный. Давно надо было ее пристрелить, но всё не могла. Она попала ко мне после смерти хозяина. Он жил у меня на хуторе.
— У тебя есть хутор? — Тоня удивлена.
Хейди кивает.
— Есть. В Норвегии. Но я бываю там только наездами, а хозяйство
— Потому что ты обычно живешь во Франкфурте? — спрашивает Тоня.
— Да. И там у меня тоже есть дом — особняк. Достался мне после смерти Анны Циммерман.
— Ты в нем живешь?
— Да, когда не уезжаю в свой дом в Гонконге.
— В Гонконге?
— Или в Португалии.
Тоня слушает, раскрыв рот.
— Ты богачка?
Хейди смеется. Хорошим приятным смехом.
— Да, к сожалению, — говорит она.
Она крутит в руках чашку с какао, вытягивает на всю кухню свою длиннющую ногу.
— Ты бывала в Гренландии? — спрашивает Тоня.
— Нет, там я не была, — отвечает Хейди.
— А мама была. Она там работает.
— Правда?
Хорошо поговорить о маме с тем, кому это интересно. Тоня рассказывает о море — как оно поднимается и как мама его изучает, и о том, что происходит в Гренландии, судя по маминым письмам и разговорам по телефону.
— Она скоро приедет, потому что она скучает по Глиммердалу, — заканчивает Тоня.
Хейди коротко улыбается.
— Да, Глиммердал трудно забыть, где бы ты в мире ни оказался.
— И тогда человек скучает по Глиммердалу? — спрашивает Тоня. — Если он уезжает отсюда?
Вдруг и ей когда-нибудь придется съездить в какие-нибудь дальние страны.
— Да, тогда он скучает, — говорит Хейди. — Тогда он так скучает по Глиммердалу, что в животе больно.
— Каждый день? — ужасается Тоня.
— Каждый день.
Тоня первый раз видит человека, который так быстро переходит от улыбки к серьезности, как Хейди: она вдруг резко встает, мешает остатки какао на плите, потом поворачивается к Тоне.
— Ты ведь знаешь Гунвальда как облупленного? Да? — спрашивает она.
Тоня кивает.
— Он говорит обо мне иногда?
— Что? — переспрашивает Тоня, жалея, что Хейди не задала какого-нибудь другого вопроса.
— Гунвальд когда-нибудь произносил мое имя?
Эх, как бы хотелось Тоне ответить «да»! Ну и дурак же Гунвальд, что он ни разу даже словом не обмолвился, что у него есть дочь. Тоня смотрит на коричневое какао, в котором всплывают и тонут красные кусочки чили.
— Произносил или нет? — еще раз спрашивает Хейди.
— Нет, — выдавливает Тоня.
Становится тихо. Тоня ерзает на диване. Ну почему всё так сложно!.. Внезапно она замечает на кухонном столе зеленую книгу.
— Ты похожа на эту Хейди из книги, — говорит она. — Вас зовут одинаково, и вы обе уехали во Франкфурт.
— Да.
Хейди барабанит пальцами по зеленой книге, а потом вдруг говорит, что Гунвальд читал ей эту книгу.
— Правда?
Тоне он никогда вслух не читал.
— Да, и это была моя любимая книга. Мы ее раз тридцать прочитали, — говорит Хейди. — И мы играли, что я Хейди из книжки, а Гунвальд — мой дедушка. Салли была старой бабушкой пастушка Петера, а твой папа — самим пастушком Петером.