Тоня Глиммердал
Шрифт:
Тоня идет первая и прокладывает лыжню в сыром снегу, пока не натыкается на уже проложенную кем-то. Она задирает голову и понимает, кто прошел здесь до них.
— Сейчас ты увидишь, как некоторые люди стоят на лыжах, — объясняет она Уле и показывает палкой на две темные точки наверху под вершиной Зубца.
— Кто это? — спрашивает Уле.
— Мои тетки, — гордо отвечает Тоня.
Склон Зубца — излюбленный трамплин тети Эйр и тети Идун.
— Это болезнь, — говорит дедушка. —
Но если бы ее тетки просто пилили туда-обратно по равнине, как все люди, разве могла бы гроза Глиммердала вот так стоять и зачарованно слушать музыку в голове, глядя на несущихся по склону теток?
Тетя Идун съезжает первая. За ней остается ровный четкий след, как будто кто-то провел пальцем по снегу. Тетя Эйр больше петляет, зато она лучше прыгает.
А сейчас она на огромной скорости приближается к гребню Стены.
Разинув рот, смотрит Тоня, как худенькая фигурка словно бы разжимается на кромке гребня и откидывается назад. Спокойно и красиво, раскинув в стороны руки с палками, точно крылья, тетя Эйр прокручивает тело в затяжном сальто и мягко приземляется под отвесной Стеной. За ней — тетя Идун. Она не делает сальто, а лишь подтягивает ноги под себя и долго-долго летит по воздуху, словно мячик. Кажется, что это легче легкого.
— Вау, — шепчет Уле.
— И я! — вскрикивает Тоня. Она запевает «У Пера когда-то…» и припускает следом.
Опять неудача. Тоня Глиммердал приземляется под горой на спину, из нее с хлопком выстреливает воздух. Если она не умрет сейчас, значит, уже никогда не умрет!
— Какая ты стала молодчина, Тоня, — улыбается тетя Идун и без суеты растирает ей грудь. Постепенно дыхание возвращается.
Тоня хочет что-то сказать, но ее прерывает вопль самого отчаянного свойства. Это Уле. Он летит, размахивая всеми конечностями, как угоревшая ворона. Лыжи, палки, руки, ноги торчат куда ни попадя.
— Тоже опыт, — бормочет тетя Эйр, провожая взглядом небесный путь их юного пасхального гостя.
Брур плугом съезжает к ним под гору и еще успевает увидеть, как его младший брат ухает в сырой весенний снег, точно подбитый самолет.
— О-о-о-о-о-о-о!
Чуть позже Тоня стоит в дверях и смотрит, как Гунвальд промывает и заклеивает ссадину на щеке Уле. Гитта играет с Гундой на дорожке солнечного света на кухонном полу. Мама мальчиков печет плюшки. Прекрасная и радостная картинка. Пасха, в доме люди и по-хорошему шумно. Но за этим прекрасным прячется что-то совсем не прекрасное. Где Хейди? Тоня видит по глазам Гунвальда, что он думает об этом неотвязно. Она сама всё время думает о том же. Хейди, Хейди.
Они искали ее, но узнали только, что она уплыла на теплоходе и что она торопилась на самолет, — это рассказал Юн-матрос. Но самолет мог лететь куда угодно. А никакого ее телефонного номера у них не оказалось. Они нашли ее номер во Франкфурте, но там никто не отвечает, а мобильный, который им тоже удалось раздобыть, «не обслуживается». Мама сумела поговорить с агентом Хейди, который организует все ее концерты.
Но он сказал, что Хейди взяла отпуск на неопределенное время. И он давно о ней ничего не слышал. Она как сквозь
— Она не хочет, чтобы ее нашли, — сказал наконец папа и попросил всех перестать ее искать.
Но как они могут перестать искать? Этого Тоня не понимает. Она сходит с ума, глядя на то, каким стал Гунвальд. И что хуже всего, что пугает Тоню до жути — это что Гунвальд перестал играть на скрипке. Он ни разу не взял ее в руки с тех пор, как вернулся. Скрипка висит на стене, мертвая и немая. Так не бывало никогда. Какие бы беды ни валились на Гунвальда, играл он всегда. В скрипке он находил утешение, когда ничего уже не помогало.
Если бы не гости, Тоня вообще не знает, как бы они прожили пасхальные каникулы. Но благодаря этому небольшому семейству дни идут своим чередом.
И день ее рождения никто не отменял, иногда вспоминает Тоня. Тогда она должна будет улыбаться, несмотря на грусть. Тем более, день рождения будут праздновать два дня подряд. Сначала в субботу, когда она родилась, а потом в воскресенье, когда намечены грандиозные весенне-пасхально-юбилейные торжества.
Вечером Страстной пятницы Тоне до десятилетия осталась всего одна ночь. Тоня лежит в постели и чувствует, как горят щеки. Она немножко обгорела. Но не спится ей не поэтому. Ей мешают мысли. Завтра ей стукнет десять лет. Утром ее придут будить с тортом и подарками, это она знает. Но всё равно крутится и не может уснуть. В конце концов Тоня встает и подходит к окну.
Так она и знала! Ну что ты будешь делать! В беседке горит свет, но вечер тих и безмолвен.
Гунвальд сидит спиной к ней. Беседка как-то тесновата для него. Тоня садится к нему под бочок на холодную скамейку.
— Господи боже, Тоня, это ты ходишь здесь по ночам?
— Да.
Они долго молчат.
— У тебя завтра день рождения, — бормочет наконец Гунвальд.
— Да. И знаешь, чего я хочу в подарок?
— Ну и какой смысл рассказывать об этом в час ночи накануне? — спрашивает Гунвальд раздраженно. — Могла бы догадаться, что подарок я уже купил.
— Да понятно. Но хочешь знать, чего я хочу? — не унимается Тоня.
— Меня не волнует, чего ты там хочешь, потому что подарок у меня уже есть. Понимаешь?
— Гунвальд, и ты не хочешь узнать, чего мне по-настоящему хочется больше всего на свете? — упрямо продолжает Тоня.
— Нет.
— Я всё равно скажу.
В этом Гунвальд нисколько не сомневался. Тоня долго и пристально смотрит на него и все-таки говорит:
— Я хочу, чтобы ты снова играл на скрипке.
В хлеву блеет овца. Ровно шумит река.
— Вот ведь пристали, — бурчит Гунвальд. — Сыграй, сыграй! Как сговорились. Лив-пасторша зудит про то же. Вон опять звонила, спрашивала, не могу ли я поиграть в церкви в Светлое воскресенье. Тоже придумала…
— Она правда спрашивала? — Тоня расправляет плечи.
— Органист сломал шейку бедра, — объясняет Гунвальд. И добавляет обиженно: — Он не один такой.
— Тебе ведь хочется играть в церкви на Пасху, — оживляется Тоня. — Наверняка приедет хор из Барквики.
— Плевать мне на хор из Барквики, — отвечает Гунвальд.