Тоомас Нипернаади

Гайлит Аугуст

Не скоро решается Йоона взойти на паром.

А Нипернаади появляется и того позже. Он вдруг застывает, будто гончая — услыхал, как точат косу.

Вздрогнул, заторопился на звук. Кюйп стоял на дворе трактира и правил косу.

– Уже?
– спросил Нипернаади.

– Ах, уже, ты спрашиваешь?
– протянул Кюйп. Зажмурил один глаз, поднес лезвие косы к другому, вгляделся и провел большим пальцем по сверкающему лезвию.
– Да, - сказал он с важным и серьезным видом, - теперь уже сенокос не за горами. Думаю, еще дня четыре, пять, и самое

время будет выходить. И Анне-Мари так же думает!

– Да сколько тебе тут косить!
– хмуро заметил Нипернаади.
– Эту пару кочек и ногтями можно обшаркать — с косой к ним и подходить-то стыдно. Погоди, осушу это болото, тогда будет работа и сена будет хоть отбавляй!

Кюйп не ответил, позвал Анне-Мари, запер трактир, и они вдвоем отправились смотреть Кюйповы покосы, которые были за водопадом. Кюйп шагал впереди, Анне-Мари за ним.

– Нет, придется мне утопить его в болоте или в реке, - возгласил Нипернаади, - это точно! Никакой жизни нет, пока этакий жук все время перебегает тебе дорогу.

И разозленный, кинулся домой.

– Йоона, - крикнул он, врываясь в дом, - куда это годится — мы, два молодых красивых парня, должны спокойно смотреть, как обходится этот хрыч с Анне-Мари? По своему недалекому усмотрению, будто со своей послушной благоверной. С этим делом надо кончать, и немедленно, сразу. Я человек добрый, и я не могу спокойно смотреть, как женщина страдает изо дня в день и нет ей в жизни ни единого светлого часа!

– Так ли уж она страдает?
– усомнился Йоона.

– Ах, на страдает?
– нетерпеливо вскричал Нипернаади.
– По-твоему, великое счастье жить с таким хапугой под одной крышей? А чем он славен?
– кривыми своими ногами, на которых он ходит по своим делишкам. Ах, Йоона, иди уже поскорее в город!

Он подсел к столу и нервно забарабанил пальцами.

– До чего ты, Йоона, бесчувственный человек, - продолжил он мрачно.
– Не понимаю, как ты можешь сидеть так спокойно? Никуда ты не идешь, ничего не делаешь, высиживаешь тут, как полусонная наседка. Даже петь бросил. Йоона, отчего ты иногда не споешь мне?

Йоона улыбнулся и послушно стал напевать.

Нипернаади прислушался, задрал нос и покачал головой.

– Нет, Йоона, - нетерпеливо прервал он певца, - этим ты меня не развеселишь. Голос у тебя прямо-таки небесный, что верно, то верно, и после смерти ты наверняка станешь запевалой в хоре Господнем. А мне песня нравится, только когда я сам пою. Иначе это одно из самых отвратительных занятий. Лучше брось петь, кидай мешок за спину и двигай в город. А, Йоона?

Йоона расстроенно вздохнул.

– Нельзя ли хоть повременить с этим осушением?
– спросил он робко.
– Отложи эти бурения на потом, ну хоть на будущую весну или, по крайней мере на осень? К тому времени найдем какого-нибудь помощника, да и у меня времени будет побольше. Работа в лес не убежит, никогда еще такого не бывало. Раз надо сделать, значит придется, никуда от этого не денешься и зачем тогда так спешить?

Нипернаади вскочил.

–

Ты в своем уме?!
– испуганно воскликнул он.
– Отложить такую работу?

Он подошел вплотную к Йооне.

– Знаешь, друг, - заговорил он важно и проникновенно, - эта работа может стать делом всей моей жизни. Все, что я сделал до сих пор, может кануть, а это останется навеки! Я даже думаю, что когда-нибудь в будущем, лет через сто или двести, это болото будет называться уже не Маарла, а Тоомас Нипернаади. Ты только вообрази — луг Тоомаса Нипернаади, и я, тогда уже скелет в могиле, улыбнусь, порадуюсь и пробормочу: ладно, называйте, я не против! И если ты будешь мне добрым помощником, Йоона, твое имя тоже прославится. Окрестят и твоим именем какой-нибудь перелесок, холмик, будь уверен! Да-да, и ничего невероятного, если все так и будет, я в это твердо верю. И я должен повременить и отставить работу до осени?!

Он дважды обошел комнату.

– А что скажет Кюйп?
– возразил Йоона.
– Согласен ли она на осушение Маарла? У него покос прямо под водопадом, мы же его затопим. Еще и полицию позовет...

– С Кюйпом мы управимся!
– воскликнул Нипернаади неистово.
– Чего проще — свернуть ему шею и утопить в этом самом болоте?! И пусть не грозит полицией, у меня там тоже есть друзья!

– В какое ужасное место забросила меня судьба!
– воскликнул он жестикулируя. От раздражения его густые брови подергивались, глаза горели.
– Все здесь как медведи в берлоге, спят да рычат. И никто не стремится к свершениям, великим, невероятным свершениям. Сидят, как улитки, в раковине и не могут от нее избавиться! И ты, Йоона, такая же улитка, крохотная, до того крохотная, что вот смотрю я на тебя и не вижу. Никак не углядеть тебя, верно, придется поместить под микроскоп, может, тогда рассмотрю.

И уже не владея собой, он выбежал вон, и дверь с грохотом захлопнулась за ним.

Была ночь — он постоял, провел рукой по лбу, подумал, поразмыслил, а потом отправился паромом через реку. Долго крадучись ходил он вокруг трактира, наконец распахнул дверь и вошел.

– Анне-Мари, - заговорил он шепотом, - не бойся, это не вор и не грабитель, это всего лишь я. Ты спи себе спокойно, я тебя не потревожу, я только на минутку заглянул, потому что у меня такое чувство, будто подметки горят и нигде не найти мне покоя. Довольно и того, если ты будешь слушать хотя бы вполуха, а так можешь себе спать. Правда, Анне-Мари, ты ведь ничуть не сердишься?

Послышался хруст сена.

– Замечательно, - повеселел он, - ты здесь, и я уже издалека чую тепло твоего тела и мягкую ласковость твоих рук. Ты будто крот под землей, и твои лукавые глазки поблескивают в темноте. Ладно, Анне-Мари, придет время, когда я буду держать тебя на руках и все вокруг будет залито твоим смехом, ты станешь вырываться. Но не тут-то было, ты будешь у меня, как окунь, пойманный за жабры, что толку метаться, трепыхаться? Покорись, воздавай хвалу любезному творцу и будь довольна своей судьбой!