Тоомас Нипернаади
Шрифт:
– Йоона, - позвала она, - ты спишь?
Снова раз-другой стукнула пальцами в закоптелое окно, прижалась к нему лицом и прислушалась. Но изнутри не доносилось ни звука.
– Ну и сони!
– весело воскликнула Анне-Мари.
– Спят, как медведи по зиме, и хоть гром греми. Вот это мужчины, ничего не скажешь. А я-то думала, что такие красивые парни дома и не ночуют, ходят с каннелем да песней из деревни в деревню и лютуют с девушками, как хорек с курочками. А домой волокутся, когда солнце уже на четверть взошло.
Она постояла, посмотрела на болото, с которого поднимались
– Ох и ранняя ты пташка сегодня, Анне-Мари!
– сказал Нипернаади.
– Догадайся мы, что ты пожалуешь, уж наверное нашла бы нас не в таком виде. Хижину убрали бы цветами, а пол застлали бы мягким мхом. Ты являешься словно ветер, только взвыл — и вот он тут.
– Это верно, ранняя, - ответила Анне-Мари, обращаясь к Йооне.
– Иду сегодня в город, надо навестить своего Яйруса, давно его не видала. Вчера уже третье письмо пришло, все в город меня зовет — не знаю, то ли беда нешуточная, то ли просто по мне стосковался. В письме не пишет зачем, одно только твердит: приезжай! И все тут. Вот и двину сегодня в город, потом не до того уже будет.
– Понятно, каторжник, - вставил Нипернаади, - ему тоже хочется хоть иногда поглядеть на женщину. А может, даже прослышал кое-что о твоей жизни здесь и уже замачивает розги в соленой водичке. Берегись, Анне-Мари, тогда ты едешь получать заслуженную порку. А я слыхал, что когда такой каторжник вжикнет раз-другой, потом, говорят, ни сесть, ни встать.
– Тебя никто не спрашивает, - посерьезнев, отрезала Анне-Мари, - еще неизвестно, может, ты сам беглый какой-нибудь — уж больно ты странный и вообще подозрительный. И что ты знаешь обо мне и Яйрусе, болтаешь, что в голову взбредет, трещишь попусту, как сорока. А Яйрус не из таких, он меня уже три раза в письмах звал, значит, дело серьезное. Может быть, освобождают до срока, об этом давно поговаривают.
– Ну, тогда пиши пропало!
– посочувствовал ей Нипернаади.
– Вернется он домой, и что же ты, бедняжка, делать-то будешь? Или сразу выложишь, как пастору, все свои грехи, только вот он, олух, оставит ли тебя в живых после этого?
Анне-Мари зло посмотрела на Нипернаади, ничего не ответила и обернулась к Йооне.
– Послушай, Йоона, я тут подумала — помог бы ты Кюйпу. Особо там делать нечего, но если ненароком какие проезжие зайдут в трактир, то Кюйпу будет чуть полегче. Ты же теперь свободен, паромом у тебя теперь помощник занимается...
Йоона суетливо искал ремень и помалкивал.
Анне-Мари подошла к нету поближе и повторила:
– Поможешь, Йоона? Или нет — мне нужно знать.
– Иначе быть не может, - недовольно бормотал Йоона, стараясь не смотреть на Анне-Мари и перерывая все углы, - каждый вечер, сколько себя помню, аккуратно кладу ремень на стул, а как утром одеваться — его и след простыл. Как ветром сдуло. Ах ты, зараза, куда же он запропастился?
– Значит, не хочешь помочь?
– спросила Анне-Мари, возвращаясь к своему узелку возле дверей.
–
Йоона вскинул голову и — ушки на макушке. А правда, если ему этой чаши не миновать, то лучше уж идти в город вместе с Анне-Мари. С ней за компанию...
– Есть у меня в городе дельце, - сказал он и украдкой глянул на Анне-Мари.
– Вот оно что, - ответила Анне-Мари и села на лавку.
– Так ты идешь в город?
– спросила она со смехом в глазах.
– Тогда давай шевелись, собирайся поживей, долго я тебя ждать не буду, я спешу.
Снова потрогала свою роскошную розу, и вдруг лицо ее стало плутоватым. Она поправила платок, разложила на лавке складки юбки справа и слева от себя, а потом сказала Нипернаади:
– Кюйп говорил — ты меня вроде искал ночью? Облазил все уголки в хлеву и в риге и злился ужасно — так Кюйп говорил.
Она вопросительно посмотрела на Тоомаса, подергивая розу.
– Я уже давно заметил, - беззаботно отвечал он, - что Кюйпу ни в чем доверять нельзя — непременно соврет! Прямо и не знаю, чего ради он так отчаянно врет? Ну чего мне от тебя надо? И с чего бы это мне шататься по его хлевам и ригам? Нет, я так думаю, Анне-Мари, Кюйп хочет тебе похвастаться, мол, видел меня и даже поговорил со мной. И вообще — не нравится мне этот человек!
Он подошел к Анне-Мари.
– Если бы я и вправду искал тебя, - сказал он хвастливо, - ты бы не сидела сейчас такая свеженькая и бодренькая! Я бы тебя так намял, что косточки бы трещали — я такой, попадись только хорошенькая женщина мне в руки. Что ты, да то нее немного останется — кожа, кости да впалые глаза!
Прошелся раз-другой из угла в угол и произнес угрожающе:
– И ты запомни, это еще может случиться! У меня на самом деле уже давно было такое намерение — наведаться к тебе, и тогда полетят двери со всех хлевов и амбаров! Стану я тихо подкрадываться, будто вор, я приду с шумом и громом, разнесу двери, и боже упаси кого-нибудь встать на моем пути. Он и чертыхнуться не успеет, как будет прихлопнут, что воробышек. И надо тебе вот что сказать: женщины таких мужчин любят. Ну-ка, посмотри на эти ручищи — что? Посильнее будут, чем у твоего Яйруса?
Он задрал рукав рубашки до плеча и показал Анне-Мари руку.
– Ну, что скажешь? Или язык проглотила?
Анне-Мари вскочила, чтобы посмотреть поближе, и вдруг заметила Йоону: тот стоял посреди комнаты и смотрел на Анне-Мари огромными испуганными глазами.
Она резко оттолкнула руку Нипернаади. Презрительно обронила:
– Стоило показывать такую ерунду.
И сердито прикрикнула на Йоону:
– Нет, ты в самом деле невозможен! Я уже здесь час целый попусту болтаю и трачу дорогое время, а ты все никак не соберешься! Как невеста в церковь наряжаешься, с тобой я наверняка опоздаю!