Топография счастья

Дуаер Рэйчл

Illouz E. (1997). Consuming the Romantic Utopia: Love and the Cultural Contradictions of Capitalism. Berkeley: University of California Press.

Joravsky D. (1978). The Construction of the Stalinist Psyche // Cultural Revolution in Russia 1928–1931 / Ed. by Sh. Fitzpatrick. Indiana University Press. P. 105–127.

Kharhordin O. (1999). The Collective and the Individual in Russia: A Study of Practices. Berkeley and Los Angeles: University of California Press.

Kozulin A. (1984). Psychology in Utopia: toward a social history of Soviet psychology. Cambridge, MA The MIT Press.

Lasch Ch. (1979). The Culture of Narcissism: American Life in an Age of Diminishing Expectations. NY: Wirner Books.

Lerner J. (2006). From

«Conscious Soul» to «Consumer Identity»: Shifts in «Identity» conception in post-Soviet Russia The Annual Conference of the Israeli Anthropological Association.

Lerner J. (2007). From «Soul» to «Identity»: The constitution of the Social Sciences in post-Soviet Russia and the Sociologization of Russianness. PhD dissertation. Hebrew University of Jerusalem, 2007 (Hebrew).

Makoveeva I. (2001). Cinematic Adaptation of Anna Karenina // Studies in Slavic Cultures II. January. P. 111–134.

Matza T. (2009). Moscow’s Echo: Technologies of the Self, Publics and Politics on the Russian Talk show // Cultural Anthropology. № 24 (3). P. 489–522.

McLeish J. (1975). Soviet Psychology, History, Theory, content. London: Methuen.

Muza A. (2009). «The Tragedy of a Russian Woman»: Anna Karenina in the Moscow Are Theater, 1937 // Russian Literature. LXV. P. 467–506.

Oushakine S. (2000). In a state of post-Soviet Aphasia: Symbolic Development in Contemporary Russia // Europe-Asia Studies. № 52 (6). P. 991–1016.

Oushakine S. (2007). «We’re Nostalgic but We’re not Crazy»: Retrofitting the Past in Russia // The Russian Review. № 66 (3). P. 451–482.

Oushakine S. (2000). The Quantity of Style: Imaginary Consumption in the Post-Soviet Russia // Theory, Culture, and Society. № 17 (5). P. 97–120.

Oushakine S. (2004). The Flexible and the Pliant: Disturbed Organisms of Soviet Modernity // Cultural Anthropology. № 19 (3). P. 392–428.

Pandolfo S. (2000). The thin line of Modernity: Some Moroccan debate on Subjectivity // Questions of Modernity / Ed. by T. Mitchell. Minneapolis: University of Minnesota Press. P. 115–144.

Rieff Ph. (1987). The Triumph of the Therapeutic: Uses of Faith after Freud. Chicago: University Of Chicago Press.

Rulyova N. (2007). Domesticating the Western Format on Russian TV: subversive Glocalization in the Game Show «Pole Chudes» (The field of Miracles) // Europe-Asia Studies. № 59(8). P. 1367–1386.

Salemenniemi S. (2010). In search of a «New Wo(Man)»: Gender and Sexuality in Contemporary Russian Self-Help Literature // Russian Mass Media and Changing Values. Edited by: Arja Rosenholm, Kaarle Nordenstreng, and Elena Trubina. London: Routledge. P. 134–154.

Seligman M. E.-P. and Csikszentmihalyi M. (2000). «Positive Psychology: An Introductio» // American Psychologist / № 55(1):5–14.

Shlapentokh V. (1984). Love, Marriage and Friendship in the Soviet Union: Ideals and Practices. NY: Praeger.

Yurchak A. (2003). Russian Neoliberal: The Entrepreneurial Ethic and the Spirit of «True Careerism» // Russian Review. № 62(1). P. 72–90.

The Concept of Activity in Soviet Psychology / J. V. Wertsch (Ed.). Armonk, NY: M. E. Sharpe, 1981.

Wierzbicka A. (1999). Emotions Across Languages and Cultures: Diversity and Universals. Cambridge: Cambridge University Press.

Wierzbicka A. (1998). Russian Emotional Expression// Ethos. № 26(4). P. 456–483.

Wierzbicka A. (2004). «Happiness» in Cross-Linguistic к Cross-Cultural Perspective Author(s): Anna Source: Daedalus. Vol. 133. № 2. P. 34–43.

Wierzbicka A. (2009). Счастье (Happiness) and other Active Emotions // Paper presented at International Workshop on «Lost and Found in Translation». Van Leer Jerusalem Institute, Jerusalem. December 2009.

______________________

______________

Юлия

Лернер [302]

Как утопия стала реальностью:

«Строительство БАМа — самое счастливое время в моей жизни» [**]

Как ни странно это прозвучит для моего и более старших поколений, многие представители молодежи никогда не слышали аббревиатуры БАМ и не знают, что она означает. По какой-то странной причине грандиозный международный проект оказался практически полностью вымещен из социальной памяти по прошествии менее чем двадцати лет. Как стремительно и громко началась история БАМа, так же стремительно она канула в небытие. В связи с этим закономерно возникают более широкие вопросы: что помнят сегодня о жизни в социалистическом обществе? кто и как помнит? какое значение эта память имеет для настоящего и будущего?

302

Об авторе: PhD, антрополог; преподаватель кафедры социологии и антропологии Университета им. Бен-Гуриона в Негеве и научный сотрудник института Ван-Лир в Иерусалиме. Родилась и выросла в Ленинграде. В 2007 г. в Иерусалимском университете (HUJI) защитила с отличием докторскую диссертацию на тему становления нового социального знания в России («From „Soul“ to „Identity“: The constitution of the social sciences in post-Soviet Russia and the Sociologization of Russianness»). Научные интересы — в области антропологии мигрантов и миграции знания. Занимается формами и продуктами кросс-культурного перевода, как в постсоветском поле, так и в русском поле Израиля. В своих последних исследованиях обращается к анализу терапевтического дискурса в современной российской культуре, а также изучает язык новой русской религиозности в Израиле. Публикуется как на русском и английском языках, так и на иврите.

E-mail: [email protected]

**

Цитата из интервью.

Не без участия социальных наук после развала СССР был создан определенный дискурс памяти о советском, сфокусированный на подавляющей стороне системы [304] . Увлеченность исследованиями закрытых, маргинализованных групп способствовала изучению травматической социальной памяти [305] . Сложившийся внутри этой традиции подход по инерции провоцирует исследователей выдергивать из социальной реальности эпизоды, связанные с болезненными переживаниями групп, как правило, сознательно или стихийно оказавшихся в оппозиции существовавшему в советском обществе режиму. Гораздо меньшее количество работ представляют память о советском как о сложном и разноплановом явлении, хотя в последнее время эта тема проблематизируется все чаще [306] .

304

Юрчак А. Поздний социализм и последнее советское поколение // Неприкосновенный запас. 2007. № 2 (52). С. 81–98.

305

Чуйкина С. Дворянская память: «бывшие» в советском городе (Ленинград, 1920–30-е годы). СПб: ЕУСПб, 2006; Эткинд А. Время сравнивать камни. Постреволюционная культура политической скорби в современной России // Ab imperio. 2004. № 2. С. 51–52; McKinney К. «Breaking the Conspiracy of Silence»: Testimony, Traumatic Memory, and Psychotherapy with Survivors of Political Violence / Ethos. Vol. 35. № 3. Sep. 2007; Walke A. J"udische Partisaninnen. Der verschwiegene Widerstand in der Sowjetunion. Berlin: Dietz, 2007; и др.

306

См.: Соснина О., Ссорин-Чайков Н. Постсоциализм как хронотоп: постсоветская публика на выставке «Дары вождям» // Неприкосновенный запас. 2009. № 2 (64); Фирсов Б. М. Разномыслие в СССР. 1940–1960-е годы. СПб: Изд-во Европейского университета в Санкт-Петербурге: Европейский дом, 2008.; и др.