Тополята
Шрифт:
– В-вот радость-то… – сказала сосед Лопухина Стасик Важейко.
– В детских домах Империи создаются все условия для счастливой жизни и учебы, – сообщила, не вставая, Елена Евгеньевна. И деревянными пальцами потрогала на шее косыночку.
Стасик Важейко – худой и лохматый – встал. Он слегка заикался и тем не менее любил выступать.
– Вчера б-была п-передача. Про большую с-семью. У них пятерых ребятишек забрали в детдом. Но не потому, что их били, а потому, что нечем было платить за квартиру…
– Важейко, сядь! – велела завуч Яна
– П-почему «сядь»? Я не все сказал… Старшие мальчик и д-девочка через три дня сбежали из детдома и рассказали, что мальчика воспитательница излупила веником в туалете, а д-девочку… б-большие мальчишки затащили под одеяло и…
– Важейко, сядь!
– Яна Константиновна, вы ограничиваете право школьника на свободу высказываний, – невинным голосом заметила Зинаида Ивановна. Ей полагалось бы бояться завуча, но она не боялась, потому что все равно собралась увольняться.
Маргарита Геннадьевна покивала, чуть не уронив очки:
– Бывают ошибочные передачи. Телевидение – источник ложных слухов. Детям вообще не следует смотреть его.
– А как же права? – спросил Витя Лампионов.
– Вот о правах мы и говорим. О том, что никто не может обижать детей, заставлять жить в бедности, принуждать к работе, подымать на них руку… Чтобы бороться с этим, создаются во всем мире специальные суды, которые подчиняются только Организации Объединенных Наций. Больше никому – ни президентам, ни регентам, ни правительствам. И называются они «Ювенальная юстиция». «Ювенальная» – значит «детская», а «юстиция» – это «судопроизводство». Суды на защите нового поколения. Именно они стоят на страже прав детей…
– А если дети не хотят? – осторожно спросила Танюшка Юкова и быстро глянула на Теньку. Она, видимо, кое-что слышала про его семейные дела.
– Судьи лучше знают, что нужно детям, – разъяснила Маргарита и вдруг улыбнулась. Словно в древесном стволе появилась поперечная щель. – Ювенальная юстиция помогла уже тысячам и тысячам ребят и родителей во всем мире. Эти люди благодарны ей и называют ее по-родственному – «Ювеналка». Или сокращенно – ЮЮ…
Теньке помолчать бы, съежиться посильнее и не обращать на себя внимания. Мало ли что… Но он не имел права предать кошку, которая, может быть, бродит где-то и ждет встречи с ним, с Тенькой… Он звонко сказал, не вставая:
– Ю-ю – это кошка.
– Что? – Маргарита наконец уронила очки. И подхватила их на лету.
– Это кошка, – отчетливо повторил Тенька и встал. И засвистело в ушах, как тогда, на перилах балкона. И опять отлетела боязнь. Потому что, если появляется перед тобой такое вот гадство, нету сил молчать. – Это кошка из рассказа писателя Куприна. По имени Ю-ю. Такое хорошее имя… А ваша Ювеналка – она наоборот. Она… фашистская. Потому что отбирает ребят у матерей…
Завуч Яна Константиновна возмущенно втянула в себя воздух:
– О-а-ахх… Ресницын!
– Ничего, ничего, – спокойно отозвалась Елена с косыночкой на деревянной шее. – Я помню этого
Маргарита часто закивала…
Тенька понял не все. Но слова «деформированный» и «фейс» были знакомы. Упругая сила вытолкнула Теньку из-за стола. Как тогда, с перил на доску. Он дернул с крючка рюкзак. И пошел сквозь тишину к двери. На пороге рванулась обида. За маму, за пушистую Ю-ю, за себя… Не целясь, он запустил рюкзаком в ту сторону, где на фоне окна темнели «деревянные» тетки. И побежал по коридору.
Тенька не знал, что теперь будет. Однако не очень боялся. То есть боялся, но не за себя, а за маму. Сейчас ей позвонят, вызовут в школу, наговорят всякое. Могут довести до слез…
У мамы был свободный от работы день, и она, видимо, пошла в магазины. Тенька выдернул и спрятал за штору штепсель телефона. Но ведь могут позвонить по сотовому…
Двигаясь, как в тугой воде, Тенька снял форму, натянул привычный комбинезон, сел у окна и стал ждать. И ждал долго.
Мама позвонила. На чахленький Тенькин мобильник, который запиликал в кармане брошенных на кровать брюк.
– Ты где?
– Дома… – буркнул Тенька.
– Почему не работает домашний телефон?
– Отключился…
– Иди ко мне на вахту.
– Разве ты на дежурстве?
– Да, попросили. А с поста меня вызывали в школу. Пришлось на целый час запирать вахтерку… – Мамин голос был очень неласковый. Ну, что поделаешь… Лишь бы скорее все кончилось…
До вахтерки три минуты ходьбы. Тенька потянул железную дверь, встал на пороге. Мельком увидел на стуле свой рюкзак (значит, маме отдали!). Мама встала перед Тенькой. Волосы не закрывали шрам, он был сейчас пунцовым.
– Ну?
– Че… – сказал Тенька.
– Достукался?
– До чего? – спросил Тенька. И подумал: «Пусть ругает, лишь бы не плакала».
– До неуда по поведению за четверть.
– Подумаешь. Не смертельно, – буркнул Тенька.
– За что ты назвал инспекторов опеки фашистами?
– Потому что они такие. Они… те самые, что были тогда…
– Вот именно… И знаешь, что сказала мне инспектор Елена Евгеньевна Панина? «Вы, гражданка Ресницына, добьетесь в конце концов, что снова встанет вопрос об изъятии вашего сына. Если не нужен отцу, пойдет в приют…»
Ужас накатил на Теньку. О такой опасности он до сих пор не думал. А ведь могут! И тогда что? Снова трамплин в пустоте?
Мама угадала его мысль.
– И не надейся кого-то испугать своими прыжками. Этим людям наплевать, разобьешься ты или нет. Им главное – выполнить инструкцию… Зачем ты бросил в них рюкзак?
– А потому что…
И Тенька замолк. Как скажешь – почему? Повторить их гадские слова про мамино лицо? А она потом полночи будет всхлипывать в подушку? Или (даже подумать страшно) опять пойдет за четвертинкой?