Топорок и его друзья
Шрифт:
День без друзей показался Топорку долгим. Даже работа не спасала его от скуки. Он ходил на ключ за водою, подвязывал с Екатериной Степановной помидоры, дважды бегал в магазин, окучивал картошку, а день и не думал кончаться.
Чуть стало смеркаться, Топорок заторопился на другой край Заречья к Лопушку.
— Они затемно придут, — сказала Феде сестренка Лопушка Клава, — Пока участок пометят, пока шалаш построят, а может, вечерком, по холодку, и покосят.
Возвращаясь от Зеленовых, он повстречал
— Здравствуйте, дедушка.
— Ты это кто? — Старик приложил ко лбу ладонь. Не узнавать сразу человека — старая его привычка.
— Федя Топорков. Топорок.
— A-а! Здравствуй, здравствуй, Топорочек. Далече торопишься?
— Никуда я, дедушка, не тороплюсь.
— А куда ходил-то?
— К Ване Зеленову. А его нет дома.
— По делам он тебе нужен?
— Просто так.
— Гусенята наши тебе не попадались?
— Нет.
— Обкликались со старухой. Куда их, шельмецов, нелегкая занесла?
— Наверное, где-нибудь на Петляйке.
— Во-во! И я ей, старухе-то, говорю — на Петляйке.
— Хотите, я сбегаю поищу?
— Сбегаешь? Поищешь? Ах, умник! Уважительный ты паренек. Весь в отца-родителя. Ну, пробежись, пробежись. Ноги у тебя молодые, резвые. Глядел я тут, как за мячиком летаешь. Натуральный гонялыщик, каких по телевизору показывают. Мы со старухой болеем. Я за «Спартак», она — за «Динаму». Ребятню нашу деревенскую все обучаешь мячик гонять?
— Тренирую.
— Толк из них будет по футбольной части?
— Ничего, хорошо играют.
— Ну-ну, пускай гоняют. Мы раньше, правда, все в лапту, в чижики играли. Значит, поищешь гусяток на Петляйке?
— Конечно, поищу.
— Вот спасибо тебе.
Топорок пригнал гусят деда Казака уже затемно.
Когда Федя пришел домой, Екатерина Степановна встретила его словами:
— Лариска тебя спрашивала.
— Спрашивала? Когда?
— Сейчас только. — Екатерина Степановна внимательно поглядела на Федю и добавила: — Наказывала тебе приходить.
Селивановы ужинали, когда Федя зашел к ним.
— Садись с нами, — пригласил Топорка Петр Петрович.
— Спасибо.
— Спасибо потом скажешь. Садись. Воблу любишь?
— Люблю, — сознался Топорок.
— Лариса, выдай ему рыбину, — попросил Петр Петрович и шутливо пожаловался гостю: — Прячет. Жадная...
— Как тебе, папочка, не стыдно. Просил, чтобы выдавала тебе по штучке, а теперь говоришь жадная. — Лариса притворно надулась.
— И пошутить нельзя. Видишь, брат, как мне тяжело живется? — И уже серьезно: — Как твои дела? Говорят, расстроился, что без работы остался?
Топорок промолчал.
— Что поделать, дорогой, — как-то извинительно сказал Селиванов, — Постепенно всюду ручной труд у нас будет заменен. Этому радоваться надо, а ты огорчаешься.
— Я сегодня письмо из города получил.
— От родителей? — спросила Лариса.
— Нет. Ребята зовут на ответственный матч.
— Какие ребята? — поинтересовался Селиванов.
— Вся наша сборная дворовая команда. Я ведь капитан команды.
— Оо! Это интересно. Почитал бы письмо-то.
Топорок прочел Ленькино послание.
Селиванов, как и Екатерина Степановна, расспрашивал Федю про Лютика, про Леньку Рыжего. Петр Петрович слушал, улыбаясь, а потом неожиданно задумался. При этом он стал тереть ладонью подбородок, словно решал вопрос, стоит ли ему бриться или не стоит. Все еще находясь в состоянии отрешенной сосредоточенности, Селиванов позвал:
— Пошли на крылечко...
Когда вышли на крыльцо, Лариса хотела зажечь свет.
— Не надо, дочка, не зажигай, — попросил Петр Петрович.
Ореховка тихо засыпала, не обращая внимания на гармонь и песни. Звуки их потухали, потому что парни и девушки уносили песню по лугу вдоль берега Петляйки к «Дудушкину кургану».
Луговую тропу, по которой ходили на курган, прозвали «страдальной». Самые старые жители Ореховки когда-то, очень давно, тоже ходили по этой тропке и очень хорошо знали, почему она названа «страдальной». Но почему, кто и когда курган этот назвал «Дудушкиным», даже старики не знали, скорее всего, он так был назван в далекие-далекие времена, когда играли здесь на свирелях и дудках...
Каждый раз, когда выходил Петр Петрович летними вечерами на крыльцо, он непременно вспоминал июньскую ночь сорок второго года. В ту ночь за его отцом, старостой Селивановым, пришли четверо солдат и переводчик. Переводчик сказал, что старосту, срочно вызывает к себе господин майор. Ничего необычного в том, на первый взгляд, не было. Случалось, что Селиванова немцы вызывали и на рассвете. Но в этот раз Петр Никитович почувствовал вдруг, что это не просто очередной вызов к майору-самодуру.
— Сейчас иду, господин переводчик, — сказал Селиванов и заискивающе добавил: — Позвольте только махорочки взять.
— Быстрее только бери.
— Один момент, — заверил Петр Никитович.
Но не за махоркой пошел Селиванов: кисет с махоркой всегда был при нем. Он поспешно вошел в горницу, где спал сын.
Петр Никитович потряс Петю за плечо:
— Сынок, проснись!
— Чего?
— Тшшш! Немцы пришли за мною. Не пугайся. Слушай внимательно.
Петя схватил отца за руку.
— Не ходи, папка, не ходи, — зашептал он.
— Нельзя не ходить... Жди меня. Если долго не вернусь, беги к деду Казаку и скажи, что меня взяли. Пусть он сообщит об этом «Хозяину». Понял? Дед спит у себя на погребице... Все понял, сынок?