Топот бронзового коня
Шрифт:
– Слушаюсь. Бегу!
Переполошённая свита топаньем и криками разбудила дворец, он задвигался, начал гомонить; сразу сообщили племяннику (тот ещё не спал, потому что всегда ложился не раньше пяти и затем забывался от силы часа на три-четыре). У Юстиниана в недоумении изогнулись губы:
– Во дворцовую церковь? Отчего так рано? Хорошо, я тоже спущусь. Пусть несут одежды.
– Доложить ли её августейшему величеству?
– Нет, пока не надо. Для тревоги не вижу повода. Я сначала должен увидеть дядю. Как он? Встал не с той ноги?
– Гневается сильно. Очень неспокоен.
– Уж не заболел ли?
– Ты зачем? Вот болваны! Я просил не тревожить никого, кто не нужен.
Соправитель обиделся:
– Значит, ты считаешь, я тебе не нужен? Это новость.
Пожилой монарх сморщил нос:
– Я в другом смысле, не вообще, а в частности. Можно мне одному помолиться или нет? Для общения со Всевышним не берут посредников.
– Что-нибудь случилось? У тебя взволнованный вид.
Тот ответил глухо:
– Может быть, сегодня помру.
– Господи Иисусе! Ты увидел во сне что-то неприятное?
– Почему «неприятное»? Я увидел молодую Лулу, - и Юстин раскрыл то, что ему пригрезилось.
Сын Савватия объявил:
– Успокойся, дядя: утренние сны, как правило, не сбываются.
– Ну, посмотрим, посмотрим. Помолиться надо. Л потом видно будет.
Посетив церковь, император вымылся в термах, хорошо позавтракал и позвал своего духовника, чтобы исповедаться. Духовник задержался надолго, так как после исповеди говорили на церковные темы и сыграли партию в шахматы (затрикий), где Юстин вышел победителем. Рассмеявшись, самодержец воскликнул:
– Может, и не в руку!
– охнул, покраснел, посинел и упал бездыханный.
Так в половине третьего дня 1 августа 527 года началось правление императора Юстиниана, прозванного в дальнейшем Великим.
Он с женой проходил уже обряд коронации, и поэтому вопрос о преемнике старого Юстина не стоял на повестке дня. Тем не менее Пётр повелел соблюсти все формальности: при стечении народа на ипподроме был гвардейцами поднят на щите и под одобрительные крики толпы принял золотую цепь; а затем, повенчанный патриархом на царство, вышел на кафисму - в облачении василевса и держа акакию - бархатный мешочек с прахом внутри как напоминание о недолговечности всего сущего. А глашатаи возвестили:
– Его августейшее величество Цезарь Флавий Юстиниан, многие ему лета!
И трибуны отозвались:
– Аvе, Саеsaг! Аvе, imperator! Vivat nostra civitas, vivat, crescat, floreat! (Здравствуй, Цезарь! Здравствуй, император! Пусть живёт наша держава, пусть приумножается, процветает!)
Он смотрел на эту ревущую толпу, радостных «зелёных», «синих», «белых» и «красных», на угодливые улыбки приближенных вельмож, на ряды охранников, защищавших его персону, на огромное поле ипподрома, голубое небо, ощущал дуновения тёплого августовского ветра и думал: «Вот момент моего триумфа. Я достиг высшего предела. Сделался единоличным правителем моего цивилизованного мира. Исапостолом - равным апостолам. Можно ли желать большего?
– и ответил сам себе: - Можно, нужно. Ибо принимаю империю слабую, плохо управляемую, полудикую. Половину прежней Римской империи. И моя задача - сделать её могучей, просвещённой, незыблемой. Я не я буду, если этого не добьюсь. Чем прославлю себя в веках».
А толпа ревела:
– Vivat, vivat!
Лишь четыре с половиной года пройдут, и тогда
Глава 4
Имр приехал в Константинополь из Александрии в сентябре 528 года на одном из торговых парусников, привозивших из Египта в столицу хлеб. Судно принадлежало племяннику прежнего василевса Анастасия Дикора - Прову, патрикию, сенатору. Несмотря на видную государственную должность, он, аристократ, не гнушался коммерции и командовал чуть ли не четвертью всех поставок зерна в Византий. Более того, был не прочь спекульнуть: часть его кораблей разгружалась не в гаванях Золотого Рога, а намного раньше, приставала в не указанных предписанием местах, и пшеница оттуда шла «налево», а полученная за неё прибыль целиком оставалась в руках хозяина.
Капитан корабля Христофор, сам наполовину араб, принял ул-Кайса дружелюбно, по-свойски, угощал вином и болтал без умолку о сегодняшних порядках во Втором Риме. Говорил с апломбом, словно состоял при дворе:
– Новый царь - не в пример другим. Прост, как мы с тобой. Нос не задирает. Кто к нему придёт с просьбой - обязательно выслушает, посочувствует и велит помочь. Столько дел держит в голове - и не упускает ни одной мелочи. Светлый ум! Главное, о благе царства печётся. Например, ростовщики раньше драли с клиента пятую часть от суммы, а Юстиниан распорядился брать не более, чем четыре-шесть процентов. Очень даже по-Божески!
– Значит, попасть к Юстиниану несложно?
– спрашивал поэт.
– Совершенно несложно. Надо оказаться в списке у силенциария - человека, ведающего приёмом. Не мешает и «подмазать», конечно: взятки никто не отменял, хоть и на словах с ними борются. Ну, а силенциарий вызовет в своё время.
Пробуя вино, пассажир задавал вопрос как бы между прочим:
– И к императрице попасть нетрудно?
Тот махал руками:
– Нет, императрица - другое дело. Говоря между нами, бестия приличная. Чуть не по её - распоряжается наказывать, вплоть до заключения под стражу. А сама живёт в роскоши, ест одни заморские блюда и меняет наряды каждый Божий день. А Юстиниан в ней души не чает и прощает все её чудачества. Даже то, что она по-прежнему манихейка.
– Очень интересно. Есть ли у неё фавориты?
– Ой, чего не знаю, того не знаю.
– У Юстиниана-то фаворитки имеются?
– Думаю, что вряд ли. Он влюблён в свою Феодору по уши. У него в жизни только две пламенные страсти: Феодора и управление государством. К остальному не проявляет ни малейшего интереса.
– Да, действительно, судя по всему, человек необычный. Постараюсь свести с ним знакомство.
Капитан кивал:
– Непременно сведёшь, сомневаться нечего. А тем более ты из царских кровей. Он тебе не откажет. Главное, «подмазать», «ручку позолотить».