Топот бронзового коня
Шрифт:
– Что, силенциарию?
– И силенциарию, и магистру оффиций, и кому только сможешь.
– А Юстиниану?
– А ему желательно в первую голову.
– Ох, уж будто бы, Христофор! Ты, наверное, надо мной смеёшься?
– Правду говорю. Хоть и василевс, а до денежек, ходят слухи, больно уж охоч. Но не для себя, а для государства, исключительно для казны!
– Очень любопытно. Много ли берет?
– Врать не стану, сам-то не давал. Но берет по- крупному. Ты у кира Прова спроси. Он наверняка знает.
Судно пришвартовалось к пристани в гавани Юлиана (называемой в народе Софианской - очевидно, из-за близости храма Святой
Особняк Прова тоже утопал в буйной зелени, и охранник-привратник в медной кольчуге под плащом, в шлеме, с саблей в ножнах, представлялся не настоящим, а каким-то игрушечным, несерьёзным. Прочитал рекомендательное письмо на папирусе, завизированное самим Гекеболом, доложил по цепочке, и навстречу ул-Кайсу вышел домоправитель Прова, евнух, милостиво раскланялся, проводил в особняк, показал гостевые апартаменты. Отдохнув с дороги, путешественник отправился на ужин в триклиний, где и обнаружил тучного сенатора.
Тот был старшим из братьев - сыновей сестры Анастасия Дикора, - самый из них вменяемый и спокойный. Никогда не стремился к государственным должностям и обязанности сенатора исполнял постольку-поскольку, без особого рвения, по необходимости - будучи патрикием и вельможей. Деловая активность занимала его намного сильней: кроме торговли хлебом он распоряжался ещё целой сетью хлебопекарен, в том числе и теми, что снабжали армию; это приносило очень крупные барыши. Но вообще по натуре был ипохондрик, мнительный до безумия и советовался с лекарями о своём здоровье чуть ли не каждый день. А здоровье его в самом деле было неважное - лишний вес, из-за этого одышка и дурное пищеварение. С Имром познакомился года три назад, находясь в гостях у Гекебола в Пентаполисе, и тогда же пригласил к себе в гости.
Поприветствовал араба, протянув ему ладонь - мягкую, холеную, пригласил прилечь за соседний столик, равнодушно задал вопрос, хорошо ли доплыл, и, не выслушав до конца, начал жаловаться на жизнь:
– Новый император больно уж шустёр. Прямо не человек, а фонтан какой-то, так и брызжет свежими идеями, из которых многие не на пользу людям. Отказался передать все монетные, оружейные, ткацкие и красильные мастерские в частные руки. Поручил их комиту священных щедрот, чтобы тот вытрясал налоги с глав мастерских - прокураторов. Сделал прокураторами собственных любимчиков. Те ведут себя вызывающе, главы корпораций в панике, не справляются с новыми поборами. А пожаловаться некому - потому что эпарх тоже человек императора и бросает в тюрьму за малейшее подозрение о крамоле.
– Да, серьёзно, - согласился поэт.
– Что ты, не то слово! За провинности карают безжалостно.
– Проморгали десять лет назад: надо было вместо Юстина сделать императором моего Ипатия. Он, конечно, болван, каких мало, но зато управляем и предсказуем. А с Юстинианом мы ещё поплачем кровавыми слезами!
– Вспомнил о приезжем, начал угощать: - Кушай, кушай, выплеснул на тебя наболевшее, а тебе до наших проблем дела нет.
Начиная трапезу, Имр ответил:
– Почему же, дело как раз есть.
– И поведал о своих планах возвращения себе трона.
– Как ты думаешь, есть у меня шансы получить поддержку у василевса?
Пров слегка помедлил, углубившись в себя, а потом почесал пальцем бритый подбородок:
– Кто его знает, этого василевса чёртова… Может, есть, а может, и нет. Попытай счастья. Или покори сердце василисы.
– Василисы?
– удивился ул-Кайс, сделав вид, что такой вариант раньше не приходил ему в голову.
– Но тогда василевс меня убьёт.
– Не убьёт, не бойся. Он настолько любит свою супругу, что всецело ей доверяет. «Жена Цезаря вне подозрений!» Пляшет под её дудку. Терпит то, что в вере она не ортодокс.
Посетитель философски заметил:
– Я считаю тоже, что любить жену надо за её прекрасное тело, а не за поверья.
Вечер скоротали неплохо. Взяв кифару, гость исполнил хозяину несколько поэм на арабском. Тот внимал, смежив веки, и, казалось, спал, но по окончании резво открыл глаза и проговорил вполне искренне:
– Слов не понимаю, но мелодика и ритмика завораживают. Необыкновенно красиво!
В общем, подружились как следует, и сенатор обещал новому знакомому своё покровительство. На другой день познакомил с евнухом Нарсесом, набирающим влияние при дворе. Он был армянин, а по взглядам монофисит, чем и заслужил благосклонность Феодоры, а, с другой стороны, показал себя отважным военным и умелым переговорщиком, принимая участие в кампании против персов, и ему симпатизировал Юстиниан, сделав правой рукой препозита священной спальни. В этой должности, будучи скопцом, мог бывать беспрепятственно как в покоях императора, так и в гинекее - женской половине дворца, у императрицы. Принял Имра тепло, взял за обе ладони и легко пожал. У Нарсеса чудным пламенем горели глаза, карие, большие, умные, с длинными ресницами под густыми бровями; небольшой нос горбинкой придавал лицу выражение неприступности, но улыбка тонких губ отличалась радушием; звонкий немужской голос и отсутствие волос на щеках говорили о его физическом недостатке (в Византии было принято оскоплять незаконнорождённых мальчиков, чтобы те впоследствии не могли претендовать на законное наследство именитых родителей). Выслушав приезжего, царедворец поведал:
– Не уверен, что автократор сможет вам помочь в ближайшее время. На счёту каждый медный фолл, вся казна уходит на реформы его величества, а поддерживать вас - значит отвлекать средства.
– Понимаю, - согласился ул-Кайс.
– Но, возможно, получу покровительство от её величества?
Армянин озадаченно посмотрел на араба:
– Почему вы решили? Вы знакомы с ней?
– К сожалению, нет. Но надеюсь познакомиться с вашей помощью. Окажите милость: передайте царице, что привёз привет из Пентаполиса от её внука Анастасия.