Тореадоры из Васюковки
Шрифт:
Нарвал я пучок травы какой-то, что одна только и росла на острове, нащупал дырку, заткнул. Снова начал вычерпывать. О! Пошло дело! Хоть понемногу, а пошло. Сантиметр за сантиметром борта лодки над водой поднимаются. Уже и на берег тянуть можно. Кряхтя, потащил. Пошла. Есть! Теперь надо лодку наклонить — воду вылить, а то уже не черпается. Ох и тяжело было! Наконец воду вылил, дырку хорошо заткнул. Собакевича в лодку, сам за весло и ходу. Ох же и грёб — брызги до неба летели. И всё время на дырку поглядывал — не течет ли.
Солнце уже высоко, а всё-таки была надежда: может, обманывает солнце, может не начался еще экзамен? По
Ява вздохнул и замолк.
Я смотрел на него со всем сочувствием, на какое только был способен.
Так вот какое ему приключение выпало, что перевернуло всю его жизнь вверх тормашками! И не расскажешь же никому, не объяснишь! Потому что это наши «шпионские» дела требуют абсолютной тайны, конспирации. Когда милиционер товарищ Паляничко не поверил нам, то кто же нам поверит! У нас был один выход — иметь неопровержимые доказательства, факты, поймать на горячем. И Ява, бедолага, должен всем, и в школе, и дома, говорить одно — что пошел на рыбалку вместо экзамена. И нести за это наказание.
— Ну, а у тебя как? — спросил Ява, не смотря на меня. Эх, лучше бы не спрашивал! Чувствуя себя преступником, словно я что-то украл у него, стыдясь, я признался ему в этой несчастной четверке.
— Ну что же, я рад за тебя. Поздравляю! — сказал он. — Это хорошо. Хорошее, значит, у тебя будет настроение в лагере. Куда едешь?
Ну зачем, зачем он ранит меня в самое сердце! Мы же мечтали вместе поехать в летний лагерь к морю, в Одессу. С такими трудностями родители доставали нам путевки, никогда мы с Явою не были на море. только в кино и по телевизору видели. А как нам хотелось на море! Синие дали, белые корабли, чайки, альбатросы летают. «Курс норд-ост»! — кричит капитан. Мы даже дважды собирались сбежать на море. И дважды нас ловили на станции. А в прошлом году была двух дневная экскурсия в Одессу. Я. как на грех, заболел. А Яву Галина Сидоровна отказалась брать (за очередной наш выбрык). И в тот же день её забрала «Скорая» в районную больницу (аппендицит). А экскурсия была через три дня. Сопровождал класс учитель рисования Анатолий Дмитриевич. Ява, воспользовавшись этим, наврал родителям, будто бы он съездил на велосипеде в больницу к Галине Сидоровне, и она сжалилась и разрешила ему ехать. Провожал Яву в райцентр папа. Ява, счастливо улыбаясь, выглядывал из окна вагона. И неожиданно на перроне появилась Галина Сидоровна (сбежала из больницы, чтобы проводить класс). Ява ойкнул и присел, прячась. Папа мгновенно всё понял. А поезд уже двинулся. Папа бросился в вагон, схватил Яву и на ходу выскочил вместе с ним из поезда. Не везло нам с морем катастрофически.
И вот, когда мечта была уже практически у нас в руках, с Явой приключилась вот такое. Дед Варава еще вчера отнёс в школу и сдал Явину путевку. Придется мне теперь ехать одному. Но разве это дело! Разве я сам почувствую все радости моря так, как мы вдвоём почувствовали бы! Да зачем же он так говорит! Радость, не разделенная с другом, — это не радость, даже не половина радости, а какая-то поганая четвертинка, какая-то мелочь.
Только я хотел ему это сказать, как из-за ограды послышался сердитый голос деда Варавы:
— Свинья голодная. Неси уже. Треплешься там. Двоечник!
Ява вздрогнул, съёжился весь, схватил корыто и потащился в свинарник. А я поплёлся домой.
Отец сидел за столом, завтракал и, как всегда читал газету. мама
— Не шейте, мама… не поеду я в лагерь.
Мама молча удивленно подняла в лагерь.
— Что? — отложил газету отец.
— Не поеду в лагерь, — уже тише, но твердо повторил я.
— Как это ты не поедешь? Почему? — спросила мама.
— Расхотелось…
— Да он, понимаете, шутит, разыгрывает, — подмигнул мне отец.
— Ничего я не шучу. Не поеду. Точно.
— Может, ты заболел? — прищурился отец. — Целый год, понимаете, голову мне морочил голову со своим лагерем, а теперь, понимаете, как путёвка есть, номера выкидываешь. Это же такой, понимаете, лагерь… Как Артек. Дети, понимаете, разных народов… И ты с ними… дурень! Никогда же, понимаете, в жизни моря не видел.
— Не выдумывай, сынок, — подхватила мать. — Еще и врачиха сказала, что тебе к морю надо. Гланды у тебя и носоглотка.
— Нет никакой у меня носоглотки. Не поеду я.
— Поедешь, поедешь, — в голосе отца уже звенела сталь.
— Не поеду.
— Ты как, понимаете, с отцом разговариваешь? Ой, гляди, возьму ремень!
— Ну и берите. Только в нашей стране детей не бьют. Это во всех газетах написано. Детей бьют лишь империалисты.
— Ты… ты… ты… — вскипел отец и уже замахнулся ремнем, но тут мать бросилась на защиту, обхватила отца руками и, подталкивая, начала оттеснять его в другую комнату. Вытянув шею, отец смотрел из-за маминой спины и кричал:
— Ну, теперь, понимаете, ты таки не поедешь! Вот! — он выхватил из кармана путёвку и начал рвать. — Вот! Вот! Вместо того чтобы, понимаете, в море плескаться, будешь… будешь… Забав тебе тут, понимаете, не будет! Не будет! У меня тоже, понимаете, характер показывать! Мал ещё! У меня тоже, понимаете, есть характер. Вот! Вот!
Не путевку — сердце моё рвал он на кусочки. Беленькими бумажными клочочками тихо, беззвучно падали на пол синее море, белые корабли, чайки и альбатросы…
Слёзы закипели у меня на глазах.
— Пусть! И пусть! — закричал я и торопливо выскочил из хаты.
…Я сидел в густом, непролазном бурьяне за ригой и шмыгал носом. В носу чесалось и щипало, как после газированной воды. А в сердце была та пустая холодная бездна, когда чувствуешь, что возврата нет. Ну и пускай! Не надо мне вашего моря, ваших кораблей и альбатросов…
«Но ты же сам захотел этого?»
Да, сам. Конечно, сам. Но…
«Или, может, ты думал, что тебя будут умолять, на коленях просить, потом побегут к деду Вараве, убедят его, что с переэкзаменовкою можно ехать в лагерь, и вы с Явою спокойненько себе поедете? Так ты думал?»
Нет. Но…
Так, наверно, чувствует себя человек, который идет за своего друга на пытки, в тюрьму или на смерть. Сложное, но благородное чувство.
И ради Явы — я готов. Вы же просто не знаете, что это за парень — Ява, как мы подружились.
Вот я вам расскажу…
Глава 9
В которой Павлуша рассказывает, как он подружился с Явою
До четвертого класс я с ним не дружил.
Он был страшно вредный.
Так я считал.