Торговка

Истомина Дарья

На Катерине был новый рабочий халатик. Не спецура, которую я для нее так и не заказала у Полины, но такого же голубого цвета. И голову почти по брови она повязала тоже голубой косынкой, отчего ее оловяшки казались почти синими. Покуривала уже в открытую — пачка крепкого «Кента» лежала на проигрывателе.

Я забрала всю бухгалтерию, разложилась на пристенном столике-откидушке за холодильником и стала разбираться.

Разбираться, в общем, было особенно не в чем. За это время через лавку прошло почти три тонны рыбы и рыбопродуктов. Не считая штучных жестянок. Рагозина была пунктуальна и будто щеголяла честностью, точностью и аккуратностью абсолютно во всем. Даже подколола

расписку от мусорщиков о том, что им сдано для ликвидации пять кило испортившегося минтая и четыре банки вздувшихся консервов. Она, кажется, не без издевки выпендривалась передо мной. Словно хотела показать, что способна делать это не хуже меня, и тот примитив, которым я занимаюсь, может освоить любой дебил.

А я, посасывая сигаретку, с хмурой иронией думала, что за весами стоять — не велика премудрость. Эта чистюля никогда не поймет, что даже без меня четко сработала моя система — тот механизм, который я собирала и отлаживала годами, как опытный настройщик свой рояль. Меня в лавке не было, но поставщики продолжали исполнять договоры, привозили и свежачок, и соления. Даже карпушки осеннего закинули из Конакова. Я никогда никого всерьез не обманывала. И они не сомневались, даже не получив от Рагозиной ни копейки, что я со временем непременно и точно рассчитаюсь с ними. А это значило, что у меня есть то, что ценится дороже всяких денег, расписок и долговременных контрактов. Мое Имя. Мое Слово. И если я снова отвалю на какое-то время, это ничего не изменит, все будет идти, как шло, пока я не вернусь.

Я слышала, как Катерина вежливо чирикает за прилавком, каждый раз приговаривая: «Благодарю за покупку!» Наверное, в круизах насмотрелась, как ведут себя иноземные торгашки.

Я начала пересчитывать деньги, хотя уже и так знала, что все до копейки сойдется, и тут она заглянула в мой закут с букетом сиреневых гладиолусов и с досадой зашептала:

— Опять цветы принес… А теперь сидеть будет! Да нет, он не мешает… Просто заходит с тыла, сядет на корточки за задней дверью и сидит! Почти каждое утро. Вежливый, но помойный теперь какой-то… Что этому жулику надо, Корноухова? Я его внутрь не пускаю…

— Ну и глупо… Он своих не трогает!

Я уже догадалась, о ком речь. О Галилее.

Сколько лет Роману Львовичу, я до сих пор не знала. Лицо у него было каким-то текучим, то блеклым и старчески-опавшим, то почти молодым, с приятной розовостью. Но я давным-давно поняла, что здоровый цвет лица появляется у него, лишь только он примет с утра первые пятьдесят граммов, и поддерживается в течение дня такими же малыми и регулярными дозами. Правда, алкашом Галилей себя не считал и как-то не без гордости заметил, что следует заветам великого Уинстона Черчилля, который до девяноста лет пил малыми порциями обожаемый армянский коньяк, поставляемый ему по личному указанию Сталина еще с тех времен, когда мы совместно с англичанами ломали ребра Адольфу. Этот приказ неукоснительно продолжал исполняться и тогда, когда из союзников мы стали заклятыми врагами, и даже после смерти Иосифа Виссарионыча до самой кончины великого британца.

Обычно Галилей заправлялся где-то на свои. А если появлялся у меня с утра, значит, на чем-то погорел и сел на временную мель.

Иногда он бывал мне полезен по-настоящему. Вдруг притаскивал в зубах новость о том, где и что можно перекупить задешево. Я как-то предлагала ему стать моим коммерческим агентом и иметь процент с каждой сделки, но он высокомерно отказался.

Роман Львович был интересным типом. Просто ходячая энциклопедия. Он был в курсе всего на свете — начиная с того, как лечить собаку от лишая, до теории о разбегающейся Вселенной, каковую в конце

концов ожидает тепловая смерть.

Я отворила заднюю дверь.

Галилей сидел на корточках, покуривая. Неряшливо распатланный и давно не бритый, в засаленном старом комбинезоне, присыпанном цементной пылью, с рукавицами грузчика за брезентовым поясом.

Он страшно обрадовался, поцеловал мне руку и сказал с облегчением:

— Ну наконец-то Мэри… Я без вас просто погибаю! Эта милая девушка, хотя и превосходно воспитана и деликатна, но… недопонимает! Или слишком юна, или просто ханжа… У меня скверный период, Мэри… Увы мне!

— Заходите, Роман Львович! Я тоже соскучилась. Бутылку для него я всегда держала в тайничке почти под крышей. Чтобы Клавдия не добралась. Галилей пил один коньячок, и не московского, а армянского разлива, но только «старшего лейтенанта», то есть в три звездочки. В бутылке еще оставалось прилично.

Рагозина на него смотрела брезгливо-высокомерно и злобно. Видимо, еще не забыла, как он ее пытался кинуть. А может, просто считала его недочеловеком. В этом идиотском комбинезоне с дырками он и впрямь был как бомж.

Думаю, что именно в пику ей я приняла его церемонно. Нарезала балычку, лимончика, выложила вкусного окунька горячего копчения, перевернула какой-то ящик, покрыла его салфеткой и все аккуратненько расставила. И даже сама налила ему первую рюмочку.

— Воздастся вам стократно, дева милосердная, — прочувствованно молвил он, умывшись и присаживаясь к импровизированному столу.

— На здоровьечко… А мне еще кое-что просчитать надо. Так что не отвлекайте!

Я удалилась в свой закут — прикидывать, какие обогреватели и за сколько надо будет подкупать к зиме. Самый мощный весной сожгла Клавдия: вздумала сушить на итальянской аппаратуре свои валенки. С них что-то натекло внутрь, и мастера мне сказали, что дешевле купить новый.

Галилей неспешно откушивал, и хотя было видно, что он страшно голоден, держался Роман Львович так, будто сидит за столиком в ресторане «Метрополь».

Было уже за полдень, обеденный покупатель иссяк. Катерина отошла от весов, закурила, прислонясь спиной к стене, и вдруг спросила не без подковырки:

— А с чего это вы, извините, Галилей? Вы астроном, что ли?

— Угадали, синьорина! — кивнул согласно он. — Вообще-то не совсем, но вектор совершенно точный…

Я прислушалась. Мне он никогда об этом не рассказывал. Потому что я не спрашивала.

Роман Львович неспешно, смакуя коньячок и посасывая лимон, поведал ей дружелюбно, что некогда служил техником по обслуживанию громадного многотонного линзового телескопа в Крымской обсерватории, по работе был допущен к разглядыванию самых отдаленных созвездий и галактик и заочно учился на настоящего астрофизика в МГУ.

— Ах, юные лета! Юные лета! Неужели это и впрямь у меня было? — задумчиво и хмуровато воскликнул он. — Ночь черна, звезд несчитано, Млечный Путь свой роскошный хвост распушил над головой… Горы, теплынь… Цикады поют… В бидончике вермут массандровский, бочечный, по шестнадцать копеек стакан. И пока нету никакой глупейшей борьбы с алкоголизмом, виноградники не вырублены, а Крым еще общий, всесоюзная здравница… Сидишь на дежурстве в полной темени, поскольку даже от прикуренной сигаретки световые помехи, труба над головой торчит, наблюдатели в своей корзине что-то бубнят, аппарат щелкает, как «Калашников» на перезарядке, а ты думаешь, что жизнь прекрасна и удивительна, и будет утро, откроется море далеко внизу, и там — алые паруса, капитан Грей, Ассоль и весь прочий романтический гарнитур! Ну в крайнем случае ракетный катер на траверзе — Брежнева охраняет… который на своей даче.