Торговый дом Домби и сын, Торговля оптом, в розницу и на экспорт (Главы XXXI-LXII)
Шрифт:
– Уолтер, дорогой мой, - сказала Флоренс однажды вечером, когда уже почти стемнело, - знаешь, о чем я думала сегодня?
– О том, как летит время, милая Флоренс, и о том, что скоро ли уже отправимся мы в плавание?
– Я не это имею в виду, Уолтер, хотя я думаю и об этом. Я думала о том, какое я для тебя бремя.
– Дорогое, священное бремя, моя милая! Мне самому случается об этом думать.
– Ты смеешься, Уолтер. Я знаю, что ты об этом думаешь гораздо больше, чем я. Но сейчас я говорю о расходах.
– О расходах, дорогая моя?
– Да, о денежных расходах. Все эти приготовления, которыми мы занимаемся с Сьюзен... Я очень мало могла купить на свои средства. Ты и прежде был беден. Но я тебя сделаю гораздо беднее,
– И гораздо богаче, Флоренс! Флоренс засмеялась и покачала головой.
– А кроме того, дорогая моя, - продолжал Уолтер, - давно-давно, перед тем как я отправился в плавание, я получил в подарок маленький кошелек, в котором были деньги.
– Ах, их было очень мало!
– грустно усмехнувшись, возразила Флоренс. Очень мало, Уолтер! Но ты не думай, - и она положила свою маленькую руку ему на плечо и заглянула ему в глаза, - не думай, будто я жалею о том, что стала для тебя бременем. Нет, дорогой, я этому рада. Для меня это счастье. Я бы ни за что на свете не хотела, чтобы случилось иначе!
– И я бы не хотел, дорогая Флоренс.
– Да, Уолтер, но ты не можешь почувствовать так, как чувствую я. Я так горжусь тобой! Для меня такое наслаждение сознавать, что все, кто знает тебя, будут говорить о том, как ты женился на бедной, всеми отвергнутой девушке, которая нашла здесь приют, у которой не было ни дома, ни друзей, не было ничего - ничего! О Уолтер, если бы я могла принести тебе миллионы, я не была бы так счастлива за тебя, как теперь!
– А ты, дорогая Флоренс! Разве ты сама ничего не стоишь?
– возразил он.
– Ничего, Уолтер! Я только твоя жена.
– Маленькая ручка обвилась вокруг его шеи, и голос зазвучал совсем близко.
– Все, что у меня есть, - это ты. Все мои надежды связаны с тобой. Кроме тебя, нет у меня ничего дорогого!
О, в тот вечер у мистера Тутса и в самом деле были основания покидать маленькое общество и дважды ходить проверять свои часы по часам Королевской биржи, один раз отправиться на свидание с банкиром, о котором он вдруг вспомнил, и один раз пройтись до Олдгетской водокачки и обратно.
Но еще до той поры, когда он предпринял эти экскурсии, и даже до его прихода, когда еще не зажигали свечей, Уолтер сказал:
– Флоренс, милая, погрузка нашего корабля почти закончена, и, вероятно, как раз в день нашей свадьбы он спустится к устью реки. Не уехать ли нам в то утро и не пожить ли в Кенте, а через неделю мы сядем на корабль в Грейвзенде?
– Как хочешь, Уолтер. Я везде буду счастлива. Но...
– Что, дорогая?
– Ты знаешь, что у нас не будет пышной свадьбы, - сказала Флоренс, - и по платью никто не узнает в нас жениха с невестой. Так как мы в тот же день уедем, не проводишь ли ты меня в одно место, Уолтер... рано утром... прежде чем идти в церковь?
Уолтер, по-видимому, понял ее - так понимает человек искренне любящий и любимый - и скрепил свое обещание поцелуем, быть может не одним, а двумя, тремя, пятью или шестью. И в этот спокойный, безмятежный, торжественный вечер Флоренс была очень счастлива.
Затем в тихой комнате появилась Сьюзен Нипер вместе со свечами, а вслед за нею чай, капитан и непоседливый мистер Тутс, который, как упомянуто выше, частенько отлучался и провел довольно беспокойный вечер. Впрочем, это отнюдь не соответствовало его привычкам: обычно он чувствовал себя прекрасно, играя с капитаном в криббедж под руководством мисс Нипер и занимаясь вычислениями, связанными с игрой, которая оказалась превосходным средством для того, чтобы довести его до полного отупения.
В такие вечера физиономия капитана отражала удивительно разнообразные чувства. Его природная деликатность и рыцарское отношение к Флоренс подсказали ему, что сейчас не время для шумного веселья и бурных проявлений радости. Но, с другой стороны, воспоминания о "Красотке Пэг" все время готовы были вырваться на волю и побуждали капитана осрамить себя каким-нибудь недопустимым излиянием. Иной раз восхищение
Но одному из самых тяжких испытаний мистер Тутс подвергся по собственному желанию. Накануне того воскресенья, когда в церкви должна была происходить последняя "огласка", о которой говорил капитан, мистер Тутс в следующих выражениях высказал свои чувства Сьюзен Нипер.
– Сьюзен, - сказал мистер Тутс, - меня тянет в эту церковь. Слова, навеки отторгающие меня от мисс Домби, прозвучат, знаете ли, в моих ушах, как похоронный звон, но, клянусь честью, я чувствую, что должен их услышать. Поэтому, - сказал мистер Тутс, - не согласитесь ли вы пойти со мной завтра в это священное здание?
Мисс Нипер изъявила готовность пойти, если это доставит удовольствие мистеру Тутсу, но упрашивала его отказаться от своей затеи.
– Сьюзен!
– торжественно возразил мистер Тутс.
– Еще в ту пору, когда моих усов не замечал никто, кроме меня, я обожал мисс Домби. Еще в те времена, когда я был в рабстве у Блимбера, я обожал мисс Домби. Когда меня по закону уже нельзя было долее отстранять от владения моим имуществом и... и я вступил во владение, я обожал мисс Домби. Оглашение, которое передает ее лейтенанту Уолтерсу, а меня предает, знаете ли... предает... отчаянию, сказал мистер Тутс, подыскав сильное выражение, - может подействовать ужасно и подействует ужасно, но я чувствую, что мне бы хотелось его услышать. Мне хотелось бы знать, что у меня поистине нет почвы под ногами и нет надежды, которую бы я мог лелеять, и... и, короче говоря, нет ноги, на которой бы я мог стоять.
Сьюзен Нипер могла только посочувствовать печальному положению мистера Тутса и согласилась его сопровождать, что она и сделала на следующее утро.
Церковь, которую Уолтер выбрал для этой цели, была замшелой, старой церковью, расположенной в лабиринте глухих улиц и дворов; ее окружало маленькое кладбище, и сама она была словно погребена в своеобразном склепе, ограниченном стенами соседних домов и вымощенном гулкими камнями. Это было большое, темное, ветхое здание с высокими старыми дубовыми скамьями, на которых в воскресенье сиротливо сидели десятка два людей; голос священника сонно звучал в пустоте, а орган ревел и ворчал, как будто церковь страдала коликами от ветра и сырости, пробравшимися сюда ввиду малочисленности паствы. Но эта церковь в Сити отнюдь не могла пожаловаться на отсутствие компании - шпицы других церквей теснились вокруг нее, как корабельные мачты на реке. Столько их было, что, взобравшись на колокольню, вряд ли удалось бы их сосчитать. Чуть ли не в каждом соседнем дворе и тупике стояла церковь. В то воскресное утро, когда сюда пришли Сьюзен и мистер Тутс, колокола звонили оглушительно. Двадцать церквей, расположенных бок о бок, зазывали народ.