Торговый дом Домби и сын, Торговля оптом, в розницу и на экспорт (Главы XXXI-LXII)
Шрифт:
Если бы Флоренс оказалась в этой комнате и взглянула на ту, которая, скорчившись у камина, отбрасывала тень на стену и потолок, она с первого же взгляда узнала бы Добрую миссис Браун, несмотря на то, что, быть может, детское ее воспоминание об этой ужасной старухе отражало истину столь же искаженно и несоразмерно, как тень на стене. Но Флоренс здесь не было, и Добрая миссис Браун оставалась неузнанной и сидела, никем не примеченная, устремив взгляд на огонь.
Встрепенувшись от шипенья более громкого, чем обычно - струйки дождевой воды проникли в дымоход, - старуха нетерпеливо
– Кто это?
– оглянувшись, спросила она.
– Я принесла вам вести, - раздался в ответ женский голос.
– Вести? Откуда?
– Из чужих стран.
– Из-за океана?
– вскочив, крикнула старуха.
– Да, из-за океана.
Старуха торопливо сгребла в кучу горящее угли и подошла вплотную к своей гостье, которая закрыла за собой дверь и остановилась посреди комнаты; опустив руку на ее промокший плащ, старуха повернула женщину так, чтобы свет падал прямо на нее. Она обманулась в своих ожиданиях, каковы бы они ни были, потому что выпустила из рук плащ и сердито вскрикнула от досады и огорчения.
– В чем дело?
– спросила гостья.
– О-о! О-о!
– подняв голову, отчаянно завыла старуха.
– В чем дело?
– повторила гостья.
– Это не моя дочка!
– воскликнула старуха, всплескивая руками и заламывая их над головой.
– Где моя Элис? Где моя красавица дочь? Они ее уморили!
– Они еще не уморили ее, если ваша фамилия Марвуд, - сказала гостья.
– Значит, ты видела мою дочку?
– вскричала старуха.
– Она написала мне?
– Она сказала, что вы не умеете читать, ответила та.
– Не умею!
– ломая руки, воскликнула старуха.
– У вас здесь нет свечи?
– спросила гостья, окидывая взглядом комнату.
Старуха, шамкая, тряся головой, бормоча что-то о своей красавице дочке, достала свечу из шкафа, стоявшего в углу, и, сунув ее дрожащей рукой в камин, зажгла не без труда и поставила на стол. Грязный фитиль сначала горел тускло, утопая в оплывающем сале; когда же мутные и ослабевшие глаза старухи смогли что-то разглядеть при этом свете, гостья уже сидела, скрестив руки и опустив глаза, а платок, которым была повязана ее голова, лежал подле нее на столе.
– Значит, она, моя дочка Элис, велела что-то мне передать?
– прошамкала старуха, подождав несколько секунд.
– Что она говорила?
– Глядите, - сказала гостья.
Старуха повторила это слово испуганно, недоверчиво и, заслонив глаза от света, поглядела на говорившую, окинула взором комнату и снова поглядела на женщину.
– Элис сказала: "Пусть мать поглядит еще раз", - и женщина устремила на нее пристальный взгляд.
Снова старуха окинула взором комнату, посмотрела на гостью и еще раз окинула взором комнату. Торопливо схватив свечу и поднявшись с места, она поднесла се к лицу гостьи, громко вскрикнула и, поставив свечу, бросилась на шею пришедшей.
– Это моя дочка! Это моя Элис! Это моя красавица дочь, она жива и вернулась!
–
– Это моя дочка! Это моя Элис! Это моя красавица дочь, она жива и вернулась!
– взвизгнула она снова, упав перед ней на колени, обхватив се ноги, прижимаясь к ним головой и по-прежнему раскачиваясь из стороны в сторону с каким-то неистовством.
– Да, матушка, - отозвалась Элис, наклоняясь, чтобы поцеловать ее, но даже в этот момент стараясь освободиться из ее объятий.
– Наконец-то я здесь! Пустите, матушка, пустите! Встаньте и сядьте на стул. Что толку валяться на полу?
– Она вернулась еще более жестокой, чем ушла!
– воскликнула мать, глядя ей в лицо и все еще цепляясь за ее колени.
– Ей нет до меня дела! После стольких лет и всех моих мучений!
– Ну что же, матушка!
– сказала Элис, встряхивая спои рваные юбки, чтобы избавиться от старухи.
– Можно посмотреть на это и с другой стороны. Годы прошли и для меня так же, как для вас, и мучилась я так же, как и вы. Встаньте! Встаньте!
Мать поднялась с колен, заплакала, стала ломать руки и, стоя поодаль, не спускала с нее глаз. Потом она снова взяла свечу и, обойдя вокруг дочери, осмотрела ее с головы до ног, тихонько хныча. Затем поставила свечу, опустилась на стул и, похлопывая в ладоши, словно в такт тягучей песне, раскачиваясь из стороны в сторону, продолжала хныкать и причитать.
Элис встала, сняла мокрый плащ и положила его в сторону. Потом снова села, скрестила руки и, глядя на огонь, молча, с презрительной миной слушала невнятные сетования своей старой матери.
– Неужели вы надеялись, матушка, что я вернусь такою же молодой, какой уехала?
– сказала она наконец, бросив взгляд на старуху.
– Неужели воображали, что жизнь, которую вела я в чужих краях, красит человека? Право же, можно это подумать, слушая вас!
– Не в этом дело!
– воскликнула мать.
– Она знает!
– Так в чем же дело?
– отозвалась дочь.
– Лучше бы вы поскорей успокоились, матушка, ведь уйти мне легче, чем прийти.
– Вы только послушайте ее!
– вскричала старуха.
– После всех этих лет она грозит опять меня покинуть в ту самую минуту, когда только что вернулась!
– Повторяю вам, матушка, годы прошли и для меня так же, как для вас, сказала Элис.
– Вернулась еще более жестокой? Конечно, вернулась еще более жестокой. А вы чего ждали?
– Более жестокой ко мне! К собственной матери!
– воскликнула старуха.
– Не знаю, кто первый ожесточил мое сердце, если не моя дорогая мать, отозвалась та; она сидела, скрестив руки, сдвинув брови и сжав губы, как будто решила во что бы то ни стало задушить в себе все добрые чувства. Выслушайте несколько слов, матушка. Если сейчас мы поймем друг друга, может быть, у нас не будет больше ссор. Я ушла девушкой, а вернулась женщиной. Не очень-то я старалась выполнять свой долг, прежде чем ушла отсюда, и - будьте уверены - такою же я вернулась. Но вы-то помнили о своем долге по отношению ко мне?