Торговый дом Домби и сын, Торговля оптом, в розницу и на экспорт (Главы XXXI-LXII)
Шрифт:
– Мисс Домби, прошу прошенья, - меланхолическим шепотом говорит мистер Тутс, - но если бы вы мне разрешили...
Улыбающиеся и невинные глаза Флоренс заставляют его тотчас же запнуться.
– Если бы вы мне разрешили... если бы вы не сочли это дерзостью, мисс Домби, если бы я мог... разумеется, без всякого поощрения, если бы я мог, знаете ли, надеяться, - говорит мистер Тутс.
Флоренс смотрит на него вопросительно.
– Мисс Домби, - говорит мистер Тутс, который чувствует, что теперь уже нельзя отступать, - право же, я обожаю вас до такой степени, что просто не знаю, что мне с собой делать. Я несчастнейший человек. Если бы мы
– О, пожалуйста, не надо!
– восклицает Флоренс, встревоженная и расстроенная.
– О, прошу вас, не надо, мистер Тутс! Пожалуйста, перестаньте! Не говорите больше ничего. Будьте добры, сделайте мне такое одолжение, не говорите!
Мистер Тутс ужасно пристыжен и стоит с разинутым ртом.
– Вы были так добры ко мне, - продолжает Флоренс, - я вам так признательна, у меня столько оснований быть расположенной к вам как к лучшему другу, и, право же, я к вам так и расположена, - тут невинное лицо обращается к нему с самой ласковой и чистосердечной улыбкой, - и я уверена, что вы хотите только сказать мне "до свидания".
– Разумеется, мисс Домби, - говорит мистер Тутс, - я... я... именно это я и хочу сказать. Это не имеет никакого значения...
– До свидания!
– восклицает Флоренс.
– До свидания, мисс Домби!
– бормочет мистер Тутс.
– Надеюсь, вы ничего плохого не подумаете. Это...
– это не имеет никакого значения, благодарю вас. Это не имеет ровно никакого значения.
Бедный мистер Тутс в полном отчаянии возвращается в свою гостиницу, запирается у себя в спальне, бросается на кровать и лежит очень долго: похоже на то, что это все-таки имеет огромное значение. Но мистер Фидер, бакалавр искусств, является к обеду - к счастью для мистера Тутса, ибо в противном случае неизвестно, когда бы он встал. Мистер Тутс поневоле встает, чтобы встретить его и оказать ему радушный прием.
И благотворное влияние этой социальной добродетели - радушия (не говоря уже о вине и прекрасном угощении) - открывает сердце мистера Тутса и делает его разговорчивым. Он не сообщает мистеру Фидеру, бакалавру искусств, о том, что произошло на углу площади, но когда мистер Фидер спрашивает его, "когда же это совершится", мистер Тутс отвечает, что "есть предметы, о которых..." - и тем самым немедленно ставит на место мистера Фидера. Далее мистер Тутс выражает удивление: какое право имел Блимбер обращать внимание на его появление в обществе мисс Домби! Если бы ему, Тутсу, угодно было счесть это дерзостью, он вывел бы его на чистую воду, невзирая на то, что Блимбер доктор; но, полагает он, это объясняется только невежеством Блимбера. Мистер Фидер говорит, что нимало в этом не сомневается.
Впрочем, мистеру Фидеру как закадычному другу разрешено касаться некоего предмета. Мистер Тутс требует только, чтобы о нем говорили таинственно и задушевно. После нескольких стаканов вина он предлагает выпить за здоровье мисс Домби, присовокупив: "Фидер, вы понятия не имеете о том, с какими чувствами я предлагаю этот тост". Мистер Фидер отвечает: "О нет, имею, дорогой мой Тутс, и они делают вам честь, старина". Мистер Фидер преисполнен дружелюбия, жмет руку мистеру Тутсу и говорит, что, если когда-нибудь Тутсу понадобится брат, Тутс знает, где найти его. Мистер Фидер говорит также, что он порекомендовал бы мистеру Тутсу - если тому угодно прислушаться
И тут мистер Фидер, бакалавр искусств, признается, что он имеет виды на Корнелию Блимбер. Он сообщает мистеру Тутсу, что не возражает против очков, и если доктор намерен совершить похвальный поступок и удалиться от дел, ну, что ж, в таком случае они будут обеспечены. По его мнению, человек, заработавший приличную сумму денег, обязан уйти от дел, и Корнелия была бы такой помощницей, ко юрой каждый может гордиться. В ответ на это мистер Тутс принимается воспевать хвалу мисс Домби и намекать, что иной раз он не прочь пустить себе пулю в лоб. Мистер Фидер упорно называет такой шаг опрометчивым и, желая примирить своего друга с жизнью, показывает ему портрет Корнелии в очках и со всеми прочими ее атрибутами.
Так проводит вечер эта скромная пара, а когда вечер уступает место ночи, мистер Тутс провожает домой мистера Фидера и расстается с ним у двери доктора Блимбера. Но мистер Фидер только поднимается на крыльцо, а по уходе мистера Тутса снова спускается вниз, бродит в одиночестве по берегу и размышляет о своих видах на будущее. Прогуливаясь, мистер Фидер ясно слышит, как волны вещают ему об окончательном уходе доктора Блимбера от дел, и испытывает нежное, романтическое удовольствие, созерцая фасад дома и мечтательно раздумывая о том, что доктор сначала выкрасит его заново и произведет полный ремонт.
Мистер Тутс в свою очередь бродит вокруг футляра, в коем хранится его жемчужина, и, в плачевном состоянии духа, вызывая некоторые подозрения у полисменов, взирает на окно, в котором виден свет, и нимало не сомневается, что это окно Флоренс. Но он ошибается, ибо это спальня миссис Скьютон. И в то время, как Флоренс, спящей в другой комнате, снятся сладкие сны, напоминающие ей о прошлом, вновь воскресшем, - женщина, которая в суровой действительности заменила на прежней сцене кроткого мальчика, вновь восстанавливая связь - но совсем по-иному!
– с тлением и смертью, распростерта здесь бодрствующая и сетующая. Уродливая, изможденная, она лежит, не находя покоя на своем ложе; а подле нее, внушая ужас своей бесстрастной красотой - ибо ужас отражается в тускнеющих глазах старухи, сидит Эдит. Что говорят им волны в тишине ночи?
– Эдит, чья это каменная рука поднялась, чтобы нанести мне удар? Неужели ты ее не видишь?
– Там ничего нет, мама, это вам только почудилось.
– Только почудилось! Все мне чудится. Смотри! Да неужели ты не видишь?
– Право же, мама, там ничего нет. Разве я бы сидела так спокойно, если бы там что-то было?
– Так спокойно?
– Она бросает на нее испуганный взгляд.
– Теперь это исчезло... а почему ты так спокойна? Уж это мне не чудится, Эдит. Я вся холодею, видя, как ты сидишь подле меня.
– Мне очень жаль, мама.
– Жаль! Тебе всегда чего-то жаль. Но только не меня!
Она начинает плакать, беспокойно вертит головой и бормочет о пренебрежительном к ней отношении и о том, какой она была матерью и какой матерью была эта добрая старуха, которую они встретили, и какие неблагодарные дочери у таких матерей. В разгар этих бессвязных речей она вдруг умолкает, смотрит на дочь, восклицает, что у нее в голове мутится, и прячет лицо в подушку.
Эдит с состраданьем наклоняется и окликает ее. Больная старуха обвивает рукой ее шею и с ужасом бормочет: