Тощий Мемед
Шрифт:
— Значит, судьба… — Глаза Мемеда сверкнули. — Я не попадусь.
— Ну что ж, счастливого пути, — сказал Джаббар.
— До свидания.
— Я буду ждать тебя три дня в доме курда Темира. Если через три дня ты не вернешься, значит, тебя поймали.
— Да, значит, поймали, — поднимаясь, сказал Мемед.
Джаббар долго смотрел вслед удалявшемуся Мемеду.
Потом глубоко вздохнул:
— И тебя потеряли, Мемед! Нет больше Тощего Мемеда в этих горах. Эх!..
Мемед раздобыл в деревне рваный домотканый костюм и дырявые чарыки. На Мемеде был жилет с пятнами от гранатового сока
Мемед не шел, а летел, ничего не замечая вокруг себя. Голова кружилась. Мир исчез. Ему казалось, что он находится в какой-то пустоте.
В полночь Мемед подошел к касабе. В окраинных кварталах залаяли собаки. Что делать? В столь поздний час заходить в касабу было рискованно, постоялого двора не найдешь, могли задержать. Где-то внизу послышался шум водяной мельницы. Мемед направился к ней. Вблизи мельницы стоял такой грохот, что можно было оглохнуть. Пахло мукой.
Завтра пятница — день свиданий в тюрьме. Помешать Мемеду могла только мать Хатче. С тех пор как Абди-ага поселился в касабе, она каждую пятницу навещала Хатче, рассказывая ей о Мемеде. Она сочиняла о нем разные небылины, расхваливая его на все лады. Долго она рассказывала дочери о том, как Мемед раздавал крестьянам землю и поджег поле с колючками. Она увлекалась и многое преувеличивала. «Мемед вырос, возмужал, окреп, — говорила она. — Он строен, как минарет».
Слушая мать, Хатче преображалась, радость окрыляла ее. И тюрьма ей казалась теперь не такой страшной. То и дело Хатче бросалась к Ираз и целовала ее, а та радовалась вместе с нею.
С того времени как Мемед обосновался в долине Чичеклн, он через день посылал Хатче весточку о себе и деньги.
На мельнице рядами стояли белые мешки с мукой. Четыре тяжелых жернова выбрасывали во все стороны муку, которая сыпалась с шумом, напоминающим шум падающей воды. Сероглазый мельник с курчавой бородкой был с головы до ног в муке. Внутри мельницы вокруг очага сидели крестьяне.
Мемед вошел и громко поздоровался. Крестьяне потеснились и дали ему место. Прерванный разговор продолжался. Через некоторое время о Мемеде уже забыли. Крестьяне говорили о земле, об урожае, о бедности, о смерти. Потом вспомнили о том, как ограбили купца, ехавшего на верблюде. Кто-то сказал, что это дело рук Тощего Мемеда, Как только было произнесено имя Meмеда, все разом заговорили о раздаче земли крестьянам. Один пожилой крестьянин сказал: «Роздал землю — отлично, но зачем этот сукин сын, сумасшедший заставил поджечь заросший колючками пустырь?» Все согласились, что это непонятно. Мемед злился, еле сдерживаясь, чтобы не вскочить, но вовремя спохватился и только выругался про себя. Его бесило, что никто не понимал, зачем понадобилось сжигать колючки. Немного успокоившись, он даже улыбнулся: откуда знать крестьянам на Чукурове, какое страшное зло — колючки?
Вскоре споры затихли, крестьяне улеглись и заснули. Заснул и Мемед. Когда он проснулся, солнце уже поднялось высоко. Мемед услышал над собой голос: «Эй, парень, вставай, давно
Протерев глаза, Мемед встал и тут же направился в касабу. Добрался до нее быстро. Пересек базар. Ничто здесь не изменилось. В желтой рубашке разгуливал продавец шербета. Слепой Хаджи, сидя на том же месте, старательно ковал подкову. Работая, он пел песню про Козаноглу. Из шашлычных шел чад. По лавкам сновали крестьяне в черных шароварах.
Боясь привлечь к себе внимание, Мемед осторожно спросил крестьянина, выходившего из сада муниципалитета:
— Как пройти к тюрьме?
— Иди по этой улице. Вон за теми каменными воротами… — бросил крестьянин на ходу.
Мемед вошел в ворота. Во дворе выстроились жандармы в ожидании своего унтер-офицера. Мемеду стало не по себе, захотелось убежать в горы. Никогда он не чувствовал себя таким беспомощным.
Справа стоял низенький домик без окон. Стены его поросли мхом. Возле домика сидело несколько крестьянок.
Мемед съежился, стал совсем маленьким. Он понял, что дом с часовым на крыше и есть тюрьма. Не успел Мемед сделать несколько шагов, как перед ним вырос стражник.
— Что тебе надо, парень?
— Моя сестра арестована… — тихо произнес Мемед.
— Кто? Не Хатче ли?
— Да-а… — Мемед опустил голову.
— Хатче! — крикнул стражник. — Брат пришел!
Услышав слово «брат», Хатче растерялась. Взволнованная, выбежала она во двор.
— Вот он! — показал стражник. Мемед сидел на корточках у тюремной стены. Лицо у пего было белое, как бумага.
Увидев Мемеда, Хатче остолбенела. Она не могла промолвить ни слова. Шатаясь, она подошла к нему и, схватившись за стену, опустилась рядом. Застыв в таком положении, Хатче и Мемед молчали, уставившись друг на друга. Подошла Ираз, поздоровалась. Мемед пробормотал что-то в ответ.
Приближался полдень.
— Эй, хватит! Кончайте и идите по местам, — крикнул стражник.
Мемед достал из кармана кошелек и незаметно бросил его Хатче. Потом встал и пошел к выходу. Хатче провожала его взглядом, пока он не скрылся за воротами тюрьмы.
— Кто этот паренек? — спросила Ираз.
— Иди, тетушка, иди, — тихо сказала Хатче.
Когда они вошли в камеру, Хатче, обессиленная, упала на нары.
— Да что с тобой? — заволновалась Ираз.
— Это Мемед! — простонала Хатче.
— Что ты говоришь? — Ираз была в восторге. — Это и есть Тощий Мемед? — Ах, лучше бы мне ослепнуть! Ах, глаза мои! Не разглядела я моего льва. Ослепнуть бы мне!
Она умолкла и со слезами бросилась к Хатче. Они обнялись.
— Наш Тощий Мемед, — прошептали обе.
— Равнина Юрегир… — сказала Хатче.
— Наш дом, — добавила Ираз.
— Стены я обмажу глиной, красивый будет. Тридцать дёнюмов… Я не позволю тетушке Ираз и пальцем пошевельнуть.
— Дом у нас будет общий, поэтому и трудиться мы будем все вместе, — возразила Ираз.
В эти дни у арестованных появилась надежда. Поговаривали об амнистии. Приезжавший из Анкары депутат сказал, что амнистия будет объявлена в ближайшие месяцы.
Арестованные стали даже сочинять песни об амнистии. И днем и ночью в тюрьме пели эти песни о скором избавлении.