Тоска по чужбине

Усов Вячеслав Александрович

У Курбского на Волыни было два дома или, как он называл их, дворца: один в Ковельском замке, где князь считался наместником короля, другой — в имении Миляновичи, в нескольких десятках вёрст от Ковеля, если ехать сперва на север по Рижской дороге, потом свернуть налево, три версты... От Чапличей Миляновичи были намного ближе.

Чем дальше уходила дорога в дубовые леса и чем просторнее распахивались поля на взлобках, тем беспокойнее озирались вокруг оружничий и княжеские слуги. Неупокой заметил, что открытые пространства они проскакивали особенно быстро.

Долго тянулись разреженные дубравы с полосами сырых лугов, потом всё чаще стали попадаться тополиные и ореховые заросли. Впереди отряда рыскали крупные, сытые, но всё чего-то жадно ищущие псы. С ними было спокойнее, они чужого, укрывшегося с самопалом, не упустят. Князь понемногу веселел.

Но в одном месте, совсем уже недалеко от Миляновичей, он придержал коня, быстро и мрачно осмотрелся и перекрестился:

— Мир твоей верной душе, Калымет.

Дубок, стоявший неподалёку от дороги, ответно шевельнул ветвями и что-то прошелестел вдогонку ночному ветерку. Неупокою стало не по себе: у него с детства, когда мать с нянькой по стародавнему обычаю в Васильев вечер бросали во тьму солому и выкликали мёртвых, осталась какая-то гадливость к этим неискренним призывам. Мёртвых не надо трогать, пусть остаются в бесчувственном запредельном мире, куда поместил их Бог до своего Суда... Андрей Михайлович расширенными, ждущими очами вперялся в прогалы между дубками, едва сквозящие на западе.

— Вот здесь тебя убили, — бормотал он. — Здесь негде было тебе укрыться, бедному. А был ты мне как брат.

Ещё по Орше Неупокой был смутно наслышан о бедах князя Курбского, жестоко враждовавшего с соседями. Иван Калымет был с детства его слугой и другом, вместе с ним и из Дерпта бежал в Литву. Курбский назначил его урядником ковельским, своим наместником, и Калымет на совесть служил ему, за что и поплатился: пьяный князь Дмитрий Булыга убил его на пустынной дороге в Миляновичи. Вот у этих самых дубков, пугливо разбежавшихся по сырому лугу.

Андрей Михайлович в последний раз перекрестился и ненадолго застыл, прислушиваясь. Неупокою показалось, что в стороне от Рижской дороги простучали копыта. Здесь, на её отростке к Миляновичам, было особенно глухо. Тьма смыкалась на закатном краю неба, словно затягивалась бурым струпом длинная сабельная рана.

Казалось, нечего им бояться в сопровождении вооружённых слуг, тем более Андрею Михайловичу, опытному воеводе, смолоду ходившему на привязи у смерти. Но что-то угнетало их, заставляло молчать, не двигаться и вслушиваться, улавливая отдалённый крик или стон... Да то и был стон — слабый, но отчётливый, истекавший из болотца за одиноким дубком, слева от дороги.

Слуги было заметались, закрестились, догадываясь, чья душа им жалуется... Но кроме них здесь находились два социнианина, не верившие в чудеса, и князь — просвещённый христианин, не ожидавший воскресения мёртвых до Страшного Суда. Он прикрикнул на них, и вскоре из болота был извлечён избитый, с вывихнутыми руками человек — крестьянин из Миляновичей. Одного взгляда Неупокою было довольно, чтобы определить, как человек

был пытан — злобно, но неумело. Скорее пуган, хотя ему и руки выворачивали, и резали лицо. Но это боль терпимая.

— Кто тебя? — спросил его Андрей Михайлович так равнодушно, словно знал ответ.

— Пан Юрко, — пролепетал крестьянин.

На губах его запузырилась кровь.

— Монтолты, аспиды, — пробормотал Курбский. — Меня искали?

— Пытали... Я не сказал!

— Знал бы, где я, сказал бы... Робяты, дай ему горелки, нехай садится на конь к кому-нибудь из вас. Давно он был тут?

— Солнышко зараз за дубок осело. А я с покосу.

— Ладно! Уста побереги. Разговорился во хмелю-то.

Андрей Михайлович чему-то усмехнулся. Наверно, радовался, что Монтолты снова промахнулись. До самых Миляновичей ехали молча.

Монтолты были его пасынками. В Литве Андрей Михайлович женился на Марии Юрьевне Голшанской, похоронившей двух мужей. Его отношения со взрослыми её детьми от первого мужа, как это чаще всего случается, сложились неудачно, а ныне накалились до того, что братья Монтолты рыскали по дорогам между Ковелем и Миляновичами, выпытывая у мужиков, где прячется их господин. Державцу ковельскому приходилось украдкой пробираться к воротам собственного замка.

Дорога миновала два открытых взлобка и повернула направо, в низину. На дне её по чёрному блеску угадывалось озеро. Над озером смутно громоздился дворец князя с двумя-тремя желтеющими окнами в смотровой башенке. Слуги запалили факелы и поехали вперёд. Чей-то радостный, встревоженный голос приветствовал князя с площадки воротной пристройки:

— Мы уж не чаяли тебя дождаться, твоя милость! Надеялись, у Чаплича заночевал. Юрко Монтолт...

— Знаю! Я гостей везу, Кирилл. Вели ужин подать да приготовь свежих коней и малую колымагу, надобно наскоро в Ковель слетать.

— Как велишь, твоя милость, только чего ж во мгле-то?

— Поспеши!

Кирилл Зубцовский, заменивший Калымета, служил дворецким в Миляновичах, ковельским урядником и подскарбием, то есть хранителем казны. Он коротко всмотрелся в Неупокоя и кивнул Игнатию как старому знакомцу. Едва последний человек и конь оказались во дворе, обнесённом бревенчатым замётом, ворота наглухо заложили железным шкворнем.

Покуда стягивали плащи и мантели, забитые дорожной пылью, наскоро плескались над медными лоханями, в столовой горнице слуги накрыли холодный ужин.

Андрей Михайлович, усевшись во главе стола, сказал:

— Бог сердцу зритель, я не стал бы просить вас, кабы не великая нужда... Съездите, Бога ради, с Кириллом в Ковель!

— Чтобы до заутрени попасть туда? — спросил Игнатий.

Неупокой, не понимая, зачем ему-то тащиться по ночным дорогам, и вообще мало что понимая в происходившем, помалкивал. Он лишь заметил, что Кирилл Зубцовский неловко улыбнулся и тут же спрятал улыбку в плотной бороде. Придерживаясь московского обычая, он на чужбине не расстался с бородой, прикрывавшей его слишком чуткое, выразительное лицо.