Тоскин

Данилов Софрон Петрович

К тому времени несколько человек из направленных в колхозы вернулись обратно в город. Они-то и рассказали, как ловко, с какими ухищрениями выбирались из села, словно из-под навалившегося на них несчастья. Трофим Васильевич вспомнил эти рассказы и осторожно спросил у Тоскина:

— Ну, как дела, Кирик?

— Были плоховаты, а нынче вроде наладились. В будущем году о нас заговорят. Выйдем в передовые — есть такая надежда. — Тоскин вдруг улыбнулся: — Не веришь? Тогда спроси у этого парня. Так ведь, Иван?

— Так, так! — охотно отозвался шофёр.

— Надежда — вещь хорошая, — осторожно заметил Оготоев. — Только смотри, как бы непойманного тайменя не съесть.

— Да поймали уже, поймали. Зря время не теряли. Фундамент

заложен прочный.

— Ну, а как Даша?

— Хорошо, — смеясь, ответил Тоскин, крепко пожимая руку Оготоева и садясь в машину, — в школе детей учит, дома — меня.

С какой-то душевной радостью следил тогда Оготоев за машиной, разбрызгивающей талый снег и грязь. Но к этой радости примешивалась зависть. Он завидовал Кирику, его силе, уверенности: «Хозяин едет. Да, хозяин!» И, стоя на улице, жадно вдыхая свежий, горьковатый запах талого снега, он одобрял Тоскина, но и завидовал ему. Чего таить, в тот момент Оготоеву своя жизнь показалась очень уж бледной.

— По какому делу приехал? — неожиданно обернулся к Оготоеву Тоскин.

Оготоев, занятый своими мыслями, не сразу понял, о чём его спрашивает Кирик:

— Я, что ли? В командировку.

— Дело-то, дело какое?

— Отстаёт ваш район по индивидуальному страхованию.

— А ты скажи своим инспекторам, чтобы меня застраховали… от дурного глаза. Да подороже, подороже! — голос у Кирика изменился, огрубел, появилась в нём жёсткая хрипотца.

«Про что это он? — подумал Оготоев. — Может, случилось что? Или заболел? Идёт-то как, сутулится… А может, просто не в настроении». Оготоев впервые видел Тоскина таким хмурым, подавленным. А прежде…

«В будущем году о нас заговорят!» И верно, заговорили. В газетах часто печатали материалы о колхозе Кирика. С Кириком беседовали журналисты: «Кирик Григорьевич рассказал нашему корреспонденту…», «Кирик Григорьевич поделился опытом…» Теперь его колхоз был в числе передовых хозяйств: перевыполнил план производства мяса, молока (до сих пор по этим показателям колхоз железным якорем держал район в нижнем ряду сельскохозяйственных сводок), заготовил сена столько, что выручил и другие хозяйства (прежде зимовали, «прося милостыню» у других). В статьях отмечались и личные заслуги молодого председателя, «специалиста с высшим образованием», сумевшего организовать и сплотить коллектив. Всё было верно: запущенное, отсталое хозяйство, несмотря на его разбросанность и бездорожье, за три года превратилось в передовое. Поднять подобную тяжесть многим ли по плечу?! Если не хвалить такого человека, тогда кого же хвалить?! И хвалили, прославляли. И заведующий райфинотделом, сказавший некогда о новом председателе «этот бедняга…», наверно, не раз подумал: «этот счастливчик».

Он не ошибся лишь в одном: в сроке работы Тоскина в колхозе. Кирик действительно работал не больше трёх лет: его избрали председателем исполкома райсовета.

…Однажды тихим августовским вечером неожиданно ворвался Тоскин к Оготоевым, блестя значком депутата Верховного Совета республики на лацкане серого костюма. В тот раз Кирик был необычайно разговорчив. Долго сидели они с Оготоевым за столом, и Кирик говорил только о своей работе и о том, что он уже успел сделать и что ещё предстоит. Казалось, все его помыслы и чаяния, как и прежде, сосредоточивались на одном: лучше организовать, наладить жизнь, чтобы люди жили счастливее, полнокровнее. Только на этот раз задачи перед Тоскиным стояли помасштабнее — речь шла о целом районе. С таким вдохновением излагал он свои планы и с таким радостным волнением Оготоев всё это слушал, что даже забыл спросить Кирика про жену и детей. Прощаясь, Тоскин хлопнул приятеля по плечу: «Запомни, друг, через несколько лет мой район будет лучшим в республике». И Оготоев поверил, что всё будет именно так. Воодушевление Кирика передалось и ему, приятно было слышать это слово «друг» и сознавать, что Кирик по-прежнему делится

с ним своими планами и мечтами.

И тогда слова Тоскина не были пустым бахвальством, нет!

В ту пору Кирик Григорьевич бывал у Оготоевых часто и не спешил, не суетился, как прежде, разговаривали, ели-пили — видимо, стало у него больше свободного времени: каждой весной, осенью звал Оготоева поохотиться, обещал доставить вертолётом в нетронутые, богатые дичью места.

Потом Тоскин стал заезжать к Оготоевым реже. Да разве можно обижаться на него: столько дел — сессии, пленумы, активы. И как только на всё это одного человека хватает! А когда изредка появлялся, всё больше говорил о том, как руководит, как уважительно относятся к нему подчинённые, как ценит его начальство. У начальства, говорил Кирик, должна быть твёрдая рука — на то оно и начальство. Однажды, выпив пару рюмок, сказал: «Пока я хозяин района, никто у нас Красное знамя не отберёт!» — и ударил кулаком по столу. Уверенным человеком стал Кирик, твёрдым.

Прошло несколько лет, и Тоскина направили председателем райисполкома в другой район, отстающий. И здесь произошло то же: через два-три года у района стали неплохие показатели.

Конечно, Оготоев понимал, что дело не в одном Тоскине, что, помимо председателя райисполкома, среди руководителей района немало опытных, знающих работников. «Так почему же, — спрашивал он себя, — их район отставал до приезда Кирика Тоскина? Значит, есть у него талант руководителя». Что ни говори, а есть у Тоскина и настойчивость, и деловая хватка.

Но со временем Оготоева стала тревожить одна мысль: может ли он и сейчас называть Тоскина своим другом? Говорят, что истинная дружба со временем разгорается с новой силой. Почему же у них она потускнела? Оттого ли, что Тоскин стал бывать у Оготоевых реже, чем раньше? Нет, настоящего друга, долго не переступавшего твой порог, встречаешь с волнением, с радостью. Ничего подобного не испытывает теперь Оготоев, когда изредка к ним наведывается Кирик. И тот не смеётся, как в прежние годы, не сжимает Оготоева в объятиях, держится солидно, значительно, будто своим посещением оказывает большую честь хозяевам. Однако во всём этом Оготоев склонен был винить и себя. Прежде, прочитав что-либо о Тоскине, он звал жену, совал ей газету: «Посмотри, вот что о нашем Кирике пишут!», и чувствовал себя так, словно его самого похвалили. А теперь — он сам дивился своему равнодушию — словно не о Тоскине, а о другом, незнакомом человеке читает. «Наверно, привык к тому, что его все хвалят и хвалят…» Сказал об этом жене, а та ответила: «Может, завидуешь ему?» Хотя жена сказала это полушутя, её слова больно задели Оготоева: «Неужто правду сказала, а? Неужто я завидую вчерашним юнцам, их известности, должности?! Да нет же! Не в зависти дело».

Оготоев, споткнувшись о замёрзший ком грязи, едва не упал — в последний момент ухватился за рукав спешащего товарища. Он усмехнулся, ожидая услышать шутливое замечание Тоскина. Но тот даже не замедлил шаг, лишь молча обернулся. Посмотрел тускло, безразлично. Оготоев почувствовал себя так, будто его окатили ледяной водой.

«Сердит, что ли? Отчего бы это? Не пошёл к нему сразу, так ведь думал — уехали… Вообще-то не было между нами никаких ссор. Разве в тот последний раз, из-за шофёра…»

В прошлом году это было, где-то в конце ноября. Под вечер приехал Тоскин.

— Даша послала, — сказал он, показывая на мешок в руках шофёра. — Субай и прочее там.

Оставив в передней посылку, шофёр сразу же вышел на улицу, заторопился и Тоскин, но хозяева задержали его.

— Сейчас позову шофёра, — Оготоев схватил своё пальто.

— Не надо! — резко распорядился Тоскин. — Пусть в машине подождёт.

У Оготоева сразу испортилось настроение: как это можно пить-есть, когда человек ждёт тебя на улице. Посидев немного за столом, он, пользуясь правом хозяина дома, привёл шофёра, усадил его за общий стол.