Тоскин

Данилов Софрон Петрович

Тоскин, о чём-то оживлённо рассказывающий, умолк с недовольным видом. И Оготоев сразу как-то сник.

Тогда они расстались с Тоскиным хоть и не очень дружелюбно, но и не поссорившись, хоть мирно, но с холодком. С тех пор они не встречались.

А весной в газете была напечатана небольшая информация об освобождении председателя исполкома райсовета Тоскина от занимаемой должности. На поздравление с Первым мая Оготоевы не получили тогда ответа. «Переехал в другой район», — решили они.

Оказывается, никуда не переезжали. А почему

тогда не ответили? Неужели до сих пор не выветрился из груди Тоскина тот ноябрьский вечерний холодок?

Миновав переулок, подошли к двухквартирному, почти новому дому. Тоскин вытащил из дверной колоды пробой с закрытым замком, для виду засунутым в дырку.

Зашли. В полутёмной прихожей сняли пальто.

— Проходи, — пригласил Тоскин гостя.

Оготоев вошёл в большую комнату. На столе, покрытом цветастой клеёнкой, тарелки с остатками еды, бурые изнутри чашки, с недопитым чаем, открытая банка рыбных консервов, полбуханки чёрствого хлеба. На диване как попало разбросаны газеты, журналы. Тоскин сгрёб их в одну кучу, освободив место для Трофима.

— Садись!

— А где Даша? — недоумённо оглядывая комнату, спросил Оготоев.

Тоскин не торопясь собирал со стола грязную посуду и, казалось, весь был поглощён этим занятием.

— Где Даша? — повторил Оготоев. — Куда она уехала? Отдыхать?

— Нет.

— А ребята где?

Тоскин не ответил.

— Да объясни ты толком! Секретное задание выполнять отправилась, что ли? — вспылил Оготоев.

Тоскин вдруг резко повернулся к нему:

— Ушла! Развелись! — И, пересиливая себя, заговорил зло, скороговоркой: — Это ни для кого уже не новость. Зачем притворяешься, что не знаешь?

— Ушла?!

Оготоев от удивления опустился на диван. Он знал, что Кирик освобождён от должности председателя райсовета. Но это… Нет, не может быть! Видя Тоскиных, всякий понимал: счастливы, любят друг друга — это у них прямо-таки на лицах написано. Двое детей… Неужели пошутил? Нет, таким делом не шутят! Как же это так?

А Тоскин, поняв, что его приятель не притворяется, сел рядом на стул и, понурив голову, проговорил еле слышно:

— Развелись…

— Когда — после того, как освободили тебя от председательской должности, да?

— Нет, до этого… За полгода до этого.

— А почему расстались?

Тоскин зажмурил глаза, потёр веки, помолчал минуту, потом решительно хлопнул ладонями по коленям и поднялся.

— Ты ведь только что приехал. Проголодался?

— Подожди, подожди…

Но Тоскин не стал ждать, протянул ему несколько номеров «Огонька» и вышел на кухню.

«Почему?» — Оготоев вдруг понял глупость своего вопроса. Как ответить несколькими словами на такой вопрос? Да и вообще, можно ли передать в словах всё то, что чувствует сердце?

Оготоев положил журналы на диван, медленно встал и заходил взад-вперёд по комнате. Стены её прятались в полумгле — горела лишь настольная лампа. Он заглянул в

открытую дверь спальни. И в комнате, и в спальне добротная новая полированная мебель. Шкафы, кровати, тумбочки — всё на своих местах. Оготоев видел, как рушатся семьи: если из дома уходил муж, то все вещи оставались на своих местах, если уходила жена, то обязательно хоть не всю, но большую часть мебели забирала с собой… А здесь что-то не так… Или Даша не хотела раздела, или Кирик не разрешил трогать вещи. Странно… Не мог же Кирик так поступить с женой и детьми?

В полутёмной спальне над кроватью на стене бледнеет едва различимая фотокарточка без рамки. Оготоев с удивлением заметил, что она прикреплена очень низко. Лёжа, можно дотянуться до неё головой. «Фотография детей», — подумал Оготоев.

Оготоев достал папиросу, зажёг спичку, но, прежде чем прикурить, вгляделся в фотографию. «Бай, это же Даша! Совсем молоденькая. Да, да, в свои студенческие годы Даша выглядела именно так».

…Хозяин приготовил ужин. В кастрюле разогрел мясо, толстыми ломтями нарезал хлеб, поставил початую бутылку водки.

— Не осуди. Больше угостить нечем. Повар я никудышный, да и не охота для одного себя готовить. Готовишь, ешь, пьёшь, моешь посуду… потом снова готовь, ешь, пей — тоска смертная. Позапрошлой ночью с рыбаками невод ставил, попалось немало карасей. А я свою долю отдал старушке соседке, не хотелось возиться, чистить их.

— Не прибедняйся. На столе всего достаточно.

Ели молча.

Только сейчас Трофим разглядел, как изменился, постарел Тоскин. Ел он мало, положил на свою тарелку маленький кусочек мяса, да и то лишь едва к нему притронулся. Опустив голову, он осторожно потягивал губами горячий чёрный чай без молока. Посидев так некоторое время, он наконец вспомнил о бутылке:

— Ну, выпьем, что ли, за встречу?

Хозяин достал из серванта две рюмки. Одну, наполнив, поставил перед Оготоевым. Хотел было наполнить и вторую рюмку, но передумал и принёс с кухни тонкий стеклянный стакан.

Оготоев раздумывал, что бы сказать — ничего подходящего не приходило в голову.

— Давай… — сказал Тоскин. И осушил в один дых стакан. Приходя в себя, потянулся за куском хлеба и подвинул бутылку поближе к гостю.

— Если хочешь, сам себе наливай. Я всё — кончил. С рыбаками выпил, голова до сих пор трещит. Раньше не знал, как напиваются, как болеют с похмелья.

— И мне незачем пить, да ещё одному…

Оготоев уже согрелся, снял пиджак, повесил его на спинку стула. Помешивая в стакане остывший чай, он повернулся к хозяину, всем своим видом говоря: «Ну, я готов. Слушаю».

А Тоскин, не обращая внимания на гостя, сидел задумавшись.

Оготоев, пытаясь отвлечь Тоскина от грустных мыслей, с шумом помешивал ложкой в стакане. Хозяин и на это не обратил никакого внимания.

Некоторое время сидели молча.

— Вот так… — тяжело вздохнул Тоскин.