Тост за Палача
Шрифт:
— Ну… Иногда бывает возможно.
Она упрямо мотнула головой.
— Ты не тот, за кого себя выдаешь.
— Верно, не тот. Мы все себя за кого-нибудь выдаем. Разве за это можно винить?
— А я не виню, я спрашиваю. — Аллочка прикусила губу.
— Ну, раз спрашиваешь, придется ответить. — Вадим грустно улыбнулся. — Ты права, Аллочка, я действительно беглец. Смертельно больной человек, покинувший свой мир и угодивший по нечаянности к вам.
— К нам?
— Ну да. Если честно, то ТАМ я долго бы не прожил. Месяц-полтора от силы. Так что терять мне, в сущности, было нечего, вот и рванул. От друзей, соратников, подчиненных.
— Но
— Может, для того, чтобы не превращаться в обузу, а может, по иным причинам. Самое странное, что здесь все неожиданно прошло. Более того — я не только поправился, но приобрел нечто иное.
— Иное?
— Ну да. Например, способности, которые, как выяснилось, могут приносить людям пользу. Таким образом, я и превратился в лекаря. Без сертификатов, лицензий и вузовских дипломов.
Ротик у Аллочки чуть приоткрылся, но она и не думала язвить. По лицу Вадима было не понять — шутит он или говорит всерьез, но как бы то ни было — сейчас девушка верила всему, что он говорил. Она не изображала сочувствие, она действительно его жалела, и, глядя на собеседницу, Дымов неожиданно ощутил, как нечто горячее начинает разгораться в груди, омывая сердце, жаркими огненными всполохами доставая ледяной сгусток мозга. Возможно, это следовало называть признательностью за то, что его готовы были выслушать, а может, он попросту изнемог от затянувшегося притворства. Даже Саше Изотову, коллеге и другу, он не говорил всей правды. Наперед знал, что в отношения вторгнется холодок недоверия. Чудесам, какие бы они ни были, верят только своим собственным, чужим же принято криво улыбаться… То есть так Вадим рассуждал еще совсем недавно, а сейчас до него вдруг дошло, что правду или, во всяком случае, часть таковой легко и просто может воспринять эта сидящая перед ним девочка. Каким-то образом его язык не стал для нее чужим, возможно, не станут чужими и мысли.
— Вадим, а там, в твоем мире… Там было хорошо?
Он покачал головой.
— Там было плохо. Очень и очень плохо. Там было страшно и голодно, а люди умирали на улицах сотнями и тысячами. От пуль, эпидемий, от природных катаклизмов.
— Скажи честно, это наше будущее? — вопрос дался Аллочке с явным трудом. Она даже затаила дыхание, ожидая ответа.
— Я не знаю. Правда, не знаю.
— Но вы… Ты не жалеешь, что пришел сюда?
— Как я могу жалеть? У меня не было выбора. Здесь я живу уже седьмой год, а там я бы давно умер.
Аллочка отреагировала чисто по-женски: схватив его ладонь, прижалась к ней щекой. Дымов потрясенно замер. К таким вещам он не был готов, и волна чужой нежности заставила его содрогнуться. Это было все равно что распахнуть настежь душу. Наверное, не следовало подставлять ей ладонь. В одну секунду он разглядел ее всю — от первой секунды рождения и до сегодняшнего вечера. Ее чувства вошли в него, как нож в масло, и на глаза сами собой навернулись непрошенные слезы.
Она подняла голову.
— Ты плачешь?!
— Кажется, да. — Он попытался отвернуться.
— Но почему?
— Сам не пойму. Даже там это случалось всего раз или два.
— Значит, ты наш. — Аллочка снова прижалась к его руке. На этот раз губами. — Я точно знаю: чужие плакать не умеют. Выходит, ты не чужой…
Они лежали, легко уместившись на кровати-полуторке, цепко обвив друг друга руками и ногами. Аллочка целовала его грудь, шептала на ухо смешную чепуху. Вадим отвечал, не думая. Мозг в эти минуты ему был без надобности.
— Когда
— Это еще кто такой?
— Мой люимый американский артист.
— Значит, теперь и я угодил в любимые?
— Угодил, — она игриво лизнула его в губы. — А еще ты уникальный мужчина. Честно, честно!
— В каком смысле — уникальный?
— Видишь ли, в народе давно замечено: женщины принимают сначала ванну, потом мужчину. У последнего в лучшем случае — все наоборот, в худшем — ванна вовсе отсутствует. Знаковое отличие, правда? Мы хотим стать чистыми ДЛЯ вас, а вы спешите к чистоте ПОСЛЕ нас.
— Но ведь я первым отправился в душ.
— Потому я и назвала тебя уникальным. Ты не гонишься за деньгами, спишь на скрипучей кровати, питаешься кашей с сухарями и даже лечишь совершенно по-своему.
— Честно говоря, не по-своему. Многое из моих методик заимствовано у Бори Воздвиженова.
— Какого еще Бори?
— Был такой замечательный врач.
— Почему был? Он что, умер?
— Хмм… Можно сказать и так. Но он и в самом деле был замечательным человеком. Чуть ли не в одиночку пытался спасти мир — воевал с таймерными болезнями, выводил грибные споры, пытался замедлить ураганное старение. — Вадим улыбнулся своим мыслям. — Кто знает, может, часть его души переселилась теперь в меня.
Аллочка прижалась к нему крепче.
— Я слышала, такое бывает. Индусы называют это реинкарнацией.
Дымов кивнул.
— Помню. Кажется, Толстой тоже ощущал в себе умершего Паскаля. А Цветаева — умершую за семь лет до ее рождения Марину Башкирцеву.
— А ты? Кого ощущаешь в себе ты?
— Сейчас я ощущаю в себе маленькую смышленую девочку, которая почему-то решила подружиться со стариком.
— И вовсе не стариком! — Аллочка погладила его по лицу. — А если и стариком, то довольно бодрым для своих лет.
— Что ж, и на том спасибо.
— Лучше расскажи, где ты жил. Что это была за планета?
— Ты не поверишь, но это была все та же Земля. И даже город был, по-моему, такой же. Разве что назывался не Екатеринбургом, а Воскресенском.
— И континенты были такие же?
— И континенты. Африка, Америка, Европа. Что-то уже скрылось под водой, часть территорий обезлюдела после ядерных катастроф.
— Но вы ведь как-то жили?
— Мы не жили, мы боролись. Каждый год и каждый день. Кто-то верил в лучшие времена, а кто-то просто спускал тормоза и торопился отгулять оставшееся по полной программе.
Губы Аллочки скользнули по его лицу, приблизились к уху.
— Пообещай, что не вернешься обратно. Что останешься здесь навсегда.
— Обещаю, — Вадим закрыл глаза, сонно подумал, что, пожалуй, впервые за последние семь лет он засыпает абсолютно счастливым. Хотелось надеяться, что сны с этого момента у него изменятся, и вместо боевиков Пульхена, пылающих улиц Воскресенска, исхудавших детей придут иные картины — более красочные и менее страшные…
Погрузившись в темную вязкую дрему, Вадим не видел, да и не мог видеть, как, осторожно поднявшись, Аллочка приблизилась к вороху сваленной в кресло одежды, порывшись, нашла рубаху Дымова. Включив маленький ночничок, девушка склонила голову, пальцами ищуще провела по ткани. Наткнувшись на разрез в районе живота, приглушенно ахнула. Края дыры были окаймлены багровой корочкой, ручеек подсохшей крови сползал вниз, заканчиваясь замысловатым вензелем. Все было понятно без слов. Руки у девушки задрожали, рубаха упала на пол.