Тостуемый пьет до дна
Шрифт:
— И ты думаешь, могли они так принимать вора? — спросил он.
— Могли.
— Но почему такой почет?
— У каждого времени — свои герои.
ДИМО Продолжение
После той встречи в Сан-Франциско я видел Димо только один раз, и уже не в Америке, а в Москве. Тогда из Грузии в Америку самолеты летали только через Москву. Димо побывал в Мингрелии и возвращался домой. В Москве он остановился в гостинице «Аэростар», позвонил мне и попросил приехать к нему.
Димо лежал в кровати: у него
— Зачем! Это элементарная простуда. Я сам врач, и лекарства у меня всегда с собой.
И Димо сказал, что хочет со мной посоветоваться. У него есть такие соображения — продать коттедж в Америке, переехать в Грузию, построить дом в деревне и остаток жизни прожить на родине. Какие-то средства у него есть — на скромную жизнь хватит. И будут они жить все вместе. По вечерам — играть в лото, а по утрам он, как в детстве, снова станет купаться в горной речке. Вот такая у него мечта.
— Очень хорошая мечта. Я в гости буду приезжать, — сказал я.
— Мечта-то хорошая. Но я все время думаю, а вдруг им опять захочется всех сажать?! — Димо помолчал. — Или это у меня мания преследования? Ты как считаешь?
Что я мог ему ответить? Тогда никто не знал, что будет завтра. Впрочем, как и сейчас.
Я сказал: не знаю.
Димо тяжело вздохнул и принял две таблетки аспирина. Я укрыл его вторым одеялом, напоил горячим чаем с лимоном. И он заснул. Номер был большой, и Димо на кровати в этой просторной комнате казался очень маленьким. И очень старым. Я сидел в кресле: дежурил. И мне почему-то показалось, что это не комната, а снежное поле. И я даже слышал звук поземки.
А он лежал, свернувшись калачиком, и тоненько посапывал — заключенный исправительного трудового лагеря, беглый каторжник, полковник армии де Голля, хозяин дома престарелых в Сан-Франциско, врач — Димо Цхондия. Который мечтал купаться в горной речке, как в детстве, но боялся, что его опять посадят.
Утром я проводил Димо в аэропорт, и больше мы не виделись.
СЮРПРИЗ
Скончался отец Гали. Похоронить Григория Прохоровича хотелось там, где похоронены все наши, на Новокунцевском кладбище. Поехал в Моссовет, к начальнику, от которого это зависело. Начальник сказал, что нужно официальное письмо.
— От кого?
— От вашего министра.
— Нет министра. Одного сняли, а другого еще не назначили.
— Тогда от директора.
— И директора сняли, а другого еще не назначили.
Тогда уже началась перестройка.
— Ну, пишите от себя, но со всеми своими регалиями.
Я написал, что прошу захоронить своего тестя, такого-то такого-то, на Новокунцевском кладбище. Такой-то такой-то (со всеми регалиями). Подпись, число. Отдал машинистке, она напечатала. Отнес начальнику, он прочитал, сказал, что есть неточности, внес поправки и направил меня к другому начальнику. Тот тоже внес поправки и направил меня к третьему. Тот еще к одному, и наконец я получил распоряжение. Там было написано:
«Захоронить народного артиста СССР (и
Говорят: хорошая примета.
А МНЕ СКАЗАЛИ, ЧТО ВЫ УМЕР
Звонок из Австралии. На том конце ученик.
— Алло.
Пауза.
— Алло!
— Георгий Николаевич, это вы? (С легким западным акцентом.)
— Я.
— А мне сказали, что вы умер.
— Да нет вроде.
— А мне сказали, что умер.
— Что-то напутали, наверно.
— Позвонили и сказали, что вы умер.
— Сочувствую.
— Вчера.
— Что вчера?
— Сказали, что вы внезапно умер вчера.
— Извини, но пока жив.
Пауза.
— Георгий Николаевич, а Галина Ивановна дома есть?
— Галины Ивановны дома нет.
— Я хотел ей свое соболезнование сказать.
— Вечером позвони.
— Теперь зачем? Вы же не умер.
— Да, с этим можно повременить.
— Георгий Николаевич, чтобы вас не беспокоить, пусть Галина Ивановна мне сообщит, если что.
— Хорошо. Я ее попрошу.
— Спасибо. Георгий Николаевич, а у нее мои координаты есть?
— Думаю — нет.
— Я тогда пришлю факсом. Хорошо?
— Хорошо.
— А то я очень сильно переживал, что вы умер, Георгий Николаевич.
«О!!! Непечатное слово!» — подумал я.
ТОЛСТАЯ НАТАША И ЛЯПУПЕДОР
Когда мне было лет шесть, я был в Тбилиси и там заболел воспалением среднего уха. В тот день было жарко, все уехали в деревню, а ухаживать за мной осталась старшая сестра Михаила Чиаурели толстая Наташа (мама была в Москве). Толстая Наташа накапала мне в ухо камфару, приложила мешочек с горячим песком, привязала его полотенцем, померила температуру, спросила: «Гиечка, ты лобио любишь?» — ушла и вернулась со своими нардами.
Нарды у толстой Наташи были особенные, из сандалового дерева, инкрустированные перламутром, с бронзовыми замочками. Эти нарды ей привез ее брат Михаил Чиаурели из Германии, когда учился там на скульптора. Толстая Наташа гордилась ими и утверждала, что в них играл сам Шах Абас.
Сыграли партию. Я выиграл. Толстая Наташа сказала, то эта партия не считается, потому что я зари (кости) сажаю, как готверан (бранное слово) с Верийского базара! Я не стал спорить. Начали новую партию, мне опять везет. Наташа посмотрела на потолок и сказала:
— Ой! Мухи весь потолок засрали!
Я тоже посмотрел на потолок — ну есть мухи, конечно, но не так, чтобы очень. Смотрю на доску, вижу — Наташа две фишки переставила.
— Наташа, — сказал я, — поставь фишки на место!
— Они и стоят на месте.
— Нет! Они стояли тут!
— Нет тут. Ходи.
— Нет. Сначала перестань жухать.
— Что, по-твоему, я вру?
— Да.
— Что?! — взорвалась толстая Наташа. — Как ты со старшими разговариваешь?! В своей Москве так со старшими разговаривай! Все! Я с тобой больше не играю!