Тот, кто держит за руку
Шрифт:
Но ведь известны случаи, когда женщины, находящиеся в коме, вынашивали абсолютно здоровых детей, — я смотрю прямо в уставшие глаза доктора. Я читал об этом когда-то давным давно, еще будучи на втором курсе, и теперь эта информация всплывает в моем мозгу, светясь синим неоновым светом, подобно вывеске известного казино.
Да, бывали такие случаи, — соглашается со мной доктор Хоффманн. — Но это скорее исключение, нежели правило… И в любом случае решать родным пациентки, в данном случае мужу, — он делает особое ударение на последнем слове. — Но я бы все-таки не советовал сохранять эту беременность — нельзя
Будущий отец — возможный будущий отец — кивает головой в такт словам доктора.
Да, вы, конечно, правы, доктор, — Вебер тяжело сглатывает. — Я бы не хотел рисковать здоровьем супруги… Она и без того была женщиной нервной, склонной к эмоциональным перепадам настроения, и теперь… — Он замолкает, поняв, должно быть, что говорит о жене в прошедшем времени, словно она уже умерла, а о мертвых не принято говорить плохо да и вообще…
На его счастье, в этот момент в дверях палаты появляются две медсестры, толкающие перед собой кровать с его супругой, которая бледная и бесчувственная лежит под белой же простыней, почти сливаясь с ней, словно призрак. Ее голова плотно забинтована, и я догадываюсь, что ее каштановые волосы обриты почти полностью. И это меня странно печалит… Бедная женщина! Сердце в очередной раз за день делает головокружительный кульбит — хочется взять эту восковую руку в ярко-синих прожилках вен и прижаться к ней лбом, пообещав, что всё будет хорошо, что я не позволю случиться ничему плохому… Но в любом случае, такие действия являются прерогативой ее мужа, не его, Марка, а тот стоит, как истукан, и кажется таким же бесчувственным.
Давайте выйдем на время, — предлагает доктор Хоффманн. — Пусть медсестры сделают свое дело… — И мы выходим. Каждый с грузом своих мыслей, каждый под гнетом собственных эмоций… И тут в моем кармане вибрирует телефон. Уже третий раз за утро, если уж на то пошло, но я упорно сбрасываю звонки, так как просто не в силах выслушивать нравоучения родителей. А в том, что звонят именно они сомневаться не приходится: еще часа два назад мне следовало быть дома и сидеть за воскресным завтраком. Не сегодня…
Вы можете подумать до завтра, — говорит между тем доктор Хоффманн Веберу, когда я возвращаюсь к реальности. — Мое мнение вы знаете… Тем более, у вас уже есть дети, насколько я знаю, и эта утрата… она не должна показаться чем-то чрезмерно невосполнимым… — В этот момент говоривший ловит мой взгляд, устремленный на него, и вдруг замолкает — видит, должно быть, написанное на моем лице негодование, высвеченное большими буквами «циничная бессердечность».
Нет, вы правы, — кивает Маттиас Вебер, не заметивший нашего с доктором немого переглядывания. — Тут не о чем и думать… Мелисса! — восклицает вдруг он, устремляясь к тоненькой девочке-подростку, которая цокает подошвой своих черных бареток прямо в нашу сторону. Отец и дочь неловко замирают друг перед другом..
Где мама? — спрашивает девочка испуганным голосом, и ее карие глаза вопрошающе замирают на отцовском лице. — С ней все в порядке?
Вы дочь фрау Вебер? — осведомляется доктор Хоффманн, искусно маскируя собственное удивление, которое сам я не в силах скрыть — оно так и застывает
Да, Мелисса Вебер, — девочка хлопает длинными ресницами под густо подведенными черной подводкой глазами. — Так что с ней? С мамой все в порядке? Я могу ее видеть?
Доктор Хоффманн прокашливается в кулак. Дочь моей маленькой незнакомки похожа на маленькую же фурию в черном оперении — она в черном с головы до ног. В носу — пирсинг с поблескивающим камушком, на руках — позвякивающие браслеты.
Она в палате, — доктор опасливо кладет руку на ее предплечье в успокаивающем жесте. Этому их учат, я тоже так умею… в теории. — Сейчас ее подключают к аппаратам, которые помогут поддерживать ее жизнеобеспечение в течение необходимого отрезка времени… Потом ты сможешь сразу же к ней зайти!
Я вижу, что девочка сбита с толку и ее первоначальный испуг сменяется захлебывающимся первобытным ужасом. Все это легко читается в ее карих глазах…
Аппараты жизнеобеспечения? — выдыхает она вместе с воздухом. — Все настолько ужасно?
Это кома, дочка, — наконец произносит Маттиас. — Она в коме…
В коме! — следует еще один быстрый выдох, параллельно которому девочка хватается за голову, запустив пальцы в свои короткие, выкрашенные в иссиня-черный цвет волосы. Из уголков ее глаз начинают течь слезы… — А ребенок?! — вдруг восклицает она с надломом. — Он жив?
Взгляды отца и дочери скрещиваются, подобно двум рапирам.
Ты знала? — в ту же секунду вскидывается Маттиас Вебер. В его глазах полыхает холодное пламя, так не похожее на его прежнюю апатичность…
Конечно, знала! — воинственно отвечает девочка. — По-твоему, кто советовал маме не рассказывать тебе о ребенке раньше времени?! Я знала, что ты будешь против… Что ты станешь заставлять ее сделать аборт…
Доктор Хоффманн снова покашливает в кулак, кажется, вся эта ситуация ему крайне неприятна, я тоже чувствую себя оглушенным и сбитым с толку, словно на меня налетел торнадо по имени «Мелисса» и закрутил с оглушительной силой. Отец этого «торнадо», к слову будет сказано, тоже несколько робеет…
Перестань истерить, Мелисса! — холодно одергивает он дочь. — Твоя мать в коме, и сохранить ребенка в таком положении невозможно… И я здесь не при чем!
Ты не хотел этого ребенка! — не унимается девочка. — Вы постоянно спорили из-за этого и вот… твоя мечта сбылась!
Я ни в чем не виноват! — вскрикивает ее отец. — Это был несчастный случай… — мне кажется или эти его слова звучат скорее как оправдание. Жалко и неправдоподобно, словно мужчина пытается убедить в этом самого себя.
Удобный несчастный случай! — выплевывает Мелисса зло, прожигая отца обвиняющим взглядом. Ее полные слез глаза светятся праведным гневом, как глубокие озера…
И тут ее голова дергается, откинувшись назад, от звонкой пощечины, которую ей отвешивает собственный отец. Девочка, явно не ожидавшая подобного насилия, испуганно ахает и хватается за ушибленную щеку… Вебер, видимо, тоже не ожидавший от себя такого,
смущенно утыкает глаза в пол: